ещё не осмыслена сила вещей —

      шарфы отдыхают от шей,

      ещё не расправлены тягами рук

      перчатки в карманах плащей,

      и в старом трюмо, как в картинке одной,

      рождественской, переводной,

      нажимом ещё не проявлен пейзаж

      таинственной жизни ночной,

      здесь ночью сходились дыханья одних

      с тенями предтечей своих

      и вновь разбредались по разным углам,

      к родству обязуя родных,

      ты вынесен внутренним ветром кровей

      на берег отчизны своей,

      приливом колеблем, как снасть на песке,

      снимая башмак у дверей,

      ты чувствуешь, что утопился букет

      сирени на кухне, на нет

      он сходит в прихожей, себя бормоча

      и собственным прошлым согрет,

      ещё остаётся тот час до утра,

      в котором есть завязь добра,

      ещё среди хаоса бытность семьи

      ручная – сильна как вчера,

      там город бутылок из-под молока,

      пустой, но не сданный пока,

      и старый графин с кипячёной водой —

      его наклоняла рука,

      и чашка в цветочек китайских времён,

      и ложка над ней под уклон,

      и в матовых банках, пресыщен собой,

      айвовый и сахарный сон,

      а дальше – на цыпочках вкравшись в покой,

      где шторы просвечены той,

      пусть школьной, но полусвободной уже,

      светающей, майской порой, —

      одежду свою побросаешь на стул

      и в миг до того, как уснул, —

      вдохнёшь ледяную, льняную постель,

      на ней распрямив этот гул.