Это город слепых,

      розоватых, трапецьеобразных

      стен, от ветров ненастных

      оградивших живых,

      это город глухих

      переулков несчастных

      и безмолвных, прекрасных

      снегопадов густых.

      Это город теней

      во дворах нездоровых,

      это город готовых

      к вымиранью людей.

      Это город детьми

      облюбованных горок,

      древний образ мне дорог, —

      если хочешь, возьми, —

      это город зимы,

      мандариновых корок,

      холодов, полутьмы,

      вереницы огней

      с жёлтым прицветом йода,

      и железных коней,

      и того пешехода…

      Ну, живи, цепеней.

      Вы просыпались рано утром,

      зимой, когда по цвету дыма

      из заводской трубы определяли

      температуру воздуха… Тогда

      вы знаете, как ищет мысль лазейки —

      как мышь, откопанная на морозе,

      живая, обезумевшая, в страхе

      бросаясь напролом…

      Месяц как твержу:

      «Я ещё здесь, здесь, здесь,

      Господи, здесь…» —

      не разжимая губ твержу и продолженья

      не вижу столь же истинного…

      Вы просыпались рано утром,

      зимой, проездом

      вы замечали в окнах заводских

      рабочего, вы думали: как рано

      он приступает к выполненью плана —

      такой живой! Вам не было смешно…

      Вы помните, вас в детский сад будила

      передовая сталинская мама,

      включая беспощадно свет

      и радио одновременно,

      а вы за миг до этого

      всей мышечною, мышьей жизнью

      в сон зарывались под одеяло,

      вы помните, как в детство проникает —

      в столь раннее, что – навсегда, – казённый

      линолеума запах, туалета

      и кухонный непостижимый дух…

      Вы просыпались рано утром,

      зимой…

      Когда бы знал,