Как будто лампадка,

      Зажженная перед иконой,

      Улыбкою счастья сияет

      Мала́я Матрона.

      Своих и чужих привечает

      С такою любовью и лаской!

      И страшно Наталье самой

      Того, что ей мнится порой, —

      Всё видят закрытые глазки.

      С детьми не играет совсем,

      Вот только Дуняша заходит,

      Матрюшу за ручку берет

      И в церковь Успенья отводит.

      . . . . . . . . . . .

      . . . . . . . . . . .

      Вдруг гром среди ясного неба —

      Илью под арест посадили!

      (Илья – это Марьюшкин муж,

      Уже и троих народили.)

      – Ох, тяжкие наши грехи! —

      И тут голосок раздается,

      Веселый и вроде с насмешкой:

      – А завтра Илья и вернется.

      – Слепая, пошла бы ты спать!

      – Ложимся, ложимся скорее!

      Нам завтра на гуумно с утра,

      И так ничего не успеем!

      – А лучше совсем не ходить.

      Назад побежите вы сразу!

      – Ты что, очумела, слепая?

      Ты кончишь безумные сказы?

      И только взялись молотить,

      Несутся соседские дети:

      – Илья воротился!

      Назад

      Помчались, забыв всё на свете.

      И только Наталья едва

      Бредет. И за сердце схватилась:

      – Матрона, Матрона!

      Ну вот, началось.

      За что мне такое случилось?

      Привыкла. Душа ко всему

      На этой земле привыкает.

      И даже к тому, что ночами порой

      Над этой землею летает.

      Привыкла, что дочка ее

      Сидит, как царица на троне,

      И люди с поклоном идут

      К незрячей девчушке Матроне,

      Что кто-то в их дверь по ночам

      Проходит, незрим и неслышен,

      И полнит избу аромат,

      Как яблонь цветущих и вишен.

      Привыкла, что стала вдовой,

      Что Марьюшка – вся седая,

      Что сколько муки ни возьмешь из горшка,

      Мука в нем не убывает.

      И все же порой, как сквозь сон,

      Накатывает удивленье:

      – Неужто сам Бог посетил

      Убогое наше селенье?

      Такая повсюду печаль,

      Хоть пляшут, хоть свадьбы играют,

      И каждого до смерти жаль —

      И тех, что головушку свеся,

      Бредут,

      И тех, что носы задирают.

      Построил Гаврилин Андрей

      Себе не избу – а палаты,

      На кровные деньги построил! —

      И стал

      Пред всеми во всем виноватый.

      И братьев родных он вконец разъярил,

      Четверку коней заимевши.

      Не вынесли братья,

      Украли коней.

      Едва не повесился бедный Андрей!

      Помилуй нас, Господи, грешных!

      А вот у Носковых беда!

      Такая, что вымолвить страшно.

      За месяц один и отца схоронили,

      И старшего брата Дуняши.

      От брата вдову и двенадцать сирот

      В наследство они получили.

      Старуха Носкова ослепла