Вдруг освещаешь ночь души и бытия!

      Так вспыхнуть из тебя оно было готово –

      На языке земном несбыточное слово,

      То слово, где б вся жизнь, вся повесть благ и мук

      Сосредоточились в единый полный звук;

      То слово, где б слились, как в верный отголосок,

      И жизни зрелый плод и жизни недоносок.

      Весь пыл надежд, страстей, желаний, знойных дум,

      Что создали мечты и ниспровергнул ум,

      Что намекает жизнь и не доскажет время,

      То слово – тайное и роковое бремя,

      Которое тебя тревожило и жгло,

      Которым грудь твоя, как Зевсово чело,

      Когда им овладел недуг необычайный,

      Тягчилась под ярмом неразрешенной тайны!

      И если персти сын, как баснословный бог,

      Ту думу кровную осуществить не мог,

      Утешься: из среды души твоей глубокой

      Нам слышалась она, как гул грозы далекой,

      Не грянувшей еще над нашею главой,

      Но нам вещающей о тайне страшной той,

      Пред коей гордый ум немеет боязливо,

      Которую весь мир хранит красноречиво!

      Мысль всемогуща в нас, но тот, кто мыслит, слаб;

      Мысль независима, но времени он раб.

      Как искра вечности, как пламень беспредельный,

      С небес запавшая она в сосуд скудельный,

      Иль гаснет без вести, или сожжет сосуд.

      О Байрон! над тобой свершился грозный суд!

      И лучших благ земли и поздних дней достойный,

      Увы! не выдержал ты пыла мысли знойной,

      Мучительно тебя снедавшей с юных пор.

      И гроб, твой ранний гроб, как Фениксов костер,

      Благоухающий и жертвой упраздненный,

      Бессмертья светлого алтарь немой и тленный,

      Свидетельствует нам весь подвиг бытия.

      Гроб, сей Ираклов столп, один был грань твоя,

      И жизнь твоя гласит, разбившись на могиле:

      Чем смертный может быть, и чем он быть не в силе.