Спустя пять лет ты спросишь обо мне

      и, может быть, что кто-нибудь ответит

      о том, кто жил здесь раньше – в тишине,

      кто счастлив был – ещё на этом свете,

      среди других, таких же, как и он —

      на фоне ускользающих деревьев

      в границах неба… Берег, стадион

      и в книжечке расписанное время

      чернильной ручкой… и ни он, ни ты —

      уже не вправе исправлять ошибки,

      тем более – разглаживать черты

      того, кто шьёт портрет суровой ниткой

      поверх морщин… Ты спросишь обо мне

      и, видимо, какой-нибудь свидетель

      всё предоставит – письменно – тебе…

      и ты узнаешь – кто за что в ответе.

      Это люди пришли… Воронок где-то в тридцать седьмом,

      или в тридцать восьмом – задыхается собственной гарью —

      у подъезда, в Савёлово, где новоявленный дом…

      и корзинка увязана – с хлебом, вином и… печалью.

      Это призраки прошлого – сквозь нерассказанный сон,

      сквозь страницы из книги с пометками красного цвета,

      это взгляд пешехода за тёмным от сажи стеклом,

      это бабочка в форточку бьётся – плохая примета…

      Это всё, что не сказано – прячется где-то внутри —

      от случайного взгляда, от рук типографских рабочих,

      что плетут отпечатки, как ты свои мысли… свои,

      говоря только то, что никто не поймёт – между прочим.

      Это шум уходящего времени. Это любовь…

      неслучайная встреча, когда нет надежды на встречу.

      Это то, что и смерть не отнимет за пригоршню слов…

      Это тридцать седьмой, или тридцать восьмой… тихий вечер.

      Чешуя по всей пристани, вывернутое нутро —

      карпа, сазана, селёдки… Крюки и сети…

      и никакой возможности лечь на дно,

      ибо – коты за это теперь в ответе…

      и дожидаются только, когда улов

      распределят и выделят часть добычи

      ту, в которой больше – пустых голов…

      и плавников – чем было для них обычно…

      и потому