Звучит ли бой часов и время гонит,

      Иль вянет лепесток за лепестком,

      Гляжу ль, как бодрый день во мраке тонет,

      Как черный локон смешан с серебром, –

      Когда я вижу рощу оголенной, –

      Бывало, в зной, убежище для стад –

      Как зелень лета старец убеленный,

      Скосив стогами, полагает в ряд, –

      Тогда меня всегда вопрос терзает:

      Неужли чудный облик твой умрет,

      Как красота здесь так же скоро тает,

      Как перед нею новая растет?

         Косы времен не одолеешь ты,

         Не передав потомству красоты.

      O, that you were yourself! but, love you are

      No longer yours than you yourself here live:

      Against this coming end you should prepare,

      And your sweet semblance to some other give.

      So should that beauty which you hold in lease

      Find no determination; then you were

      Yourself again after yourself's decease,

      When your sweet issue your sweet form should bear.

      Who lets so fair a house fall to decay,

      Which husbandry in honour might uphold,

      Against the stormy gusts of winter's day

      And barren rage of death's eternal cold?

         O, none but unthrifts! Dear my love, you know

         You had a father: let your son say so.

      О, если б ты собой остался! Но, бесценный,

      Не больше, чем живешь, ты можешь быть собой;

      Спеши, пока душа еще в одежде бренной,

      Другому передать прекрасный облик свой.

      На срок лишь получил ты ссуду красотою;

      В бессрочную б тогда ты обратил ее

      И после смерти бы своей вновь стал собою:

      Твой сын бы сохранил подобие твое.

      Кто опрометчиво допустит до крушенья

      Свой дом, имея в нем надежнейший оплот,

      От леденящего безвременно вторженья

      Губительной зимы? Кто ж больше, как не мот!

      Был у тебя отец; мой милый, отчего же

      И сыну твоему не говорить того же?

      О если б мог ты быть всегда самим собой!

      Но ты принадлежишь себе, покамест дышишь,

      И, смерти чуть шаги зловещие услышишь,

      Другому передать обязан образ свой.

      Тогда лишь красота, которой обладаешь,

      С тобою не умрет – и, превратившись в прах,

      В потомстве снова ты звездою заблистаешь,

      Когда твой образ вновь воскреснет в их чертах.

      Кто пасть такому даст прекрасному жилищу,

      Когда его еще возможно поддержать,

      Чтоб силе вьюг оно могло противостать

      И холоду времен, присущему кладбищу?

      Тот, кто небережлив! Ведь ты, друг милый мой,

      Имел отца – так пусть и сын то ж скажет твой!

      О, если б мог ты быть всегда собой!

      Но помни, милый, что ты здесь не вечен,

      Что есть конец – чтоб жив был образ твой,

      Ты должен быть потомством обеспечен.

      Тогда лишь лик твой не утратит силы

      Неистребимых чар. И станешь ты

      Опять собою даже за могилой,

      Когда твой сын возьмет твои черты.

      Кто допустил бы дом до разрушенья,

      Когда бы мог его спасти уход

      От зимней стужи, от уничтоженья

      Под натиском рассвирепевших вод?

         Лишь