Гамлет и Маргарита. Антон Юртовой
Читать онлайн книгу.
с большой точностью и экспрессией.
Иного результата и быть не могло. Слишком многое относилось тут к нормам и ценностям всеобщим, закрывавшим собою наносное, корпоративное, ввиду чего возникали соответствующие, привлекательные для современников, светлые ассоциации и социальные ожидания.
Вот только никому, и Пушкину в том числе, даже в голову, наверное, не могло в то время придти, что по воле истории в слове «честь» объединились и совершенно легко сосуществуют и выставляются перед каждым, – как равные в неотразимости очаровательные конкурирующие богатые невесты перед нетерпеливыми женихами, – два основных смысла: один – как выражение идеального естественного права общечеловеческого, другой – неписаного правового установления образца средних веков, – рыцарского, феодального.
В каком из этих двух источников предпочитали омывать свои воззрения и чувства лучшие представители поэтической элиты и бунтари светского духа оставшихся позади веков? Сказать определённо, что здесь – всё ясно, – нельзя.
* * *
«Невольником чести» в принципе был каждый представитель российского дворянского сословия.
Откуда тянулся в нём обычай разборок по типу дуэлей, как метода определения «высшей» справедливости? Да оттуда же, из эпохи странствующих рыцарей. С тех времён, когда у вольных феодалов уже на ранней стадии новой формации появилась необходимость существовать или, выражаясь точнее: осуществлять, удовлетворять свои интересы вне властного, публичного права. Когда отход от него мог вызываться его, публичного права, недостаточным развитием и эффективностью и, вследствие этого, побочный пласт как нельзя лучше служил преодолению раздробленности среди преуспевающих и богатых.
Чем от них, от тех первых волонтёров перелицованной общечеловеческой чести, могли отличаться их последователи в Европе западной, а затем – российские феодалы, во славу и ублажение которых при царе Петре III был издан указ о вольности дворянской? Он, этот любопытный юридический акт, позарез был нужен крепостникам не только сам по себе. Через него открывался путь ко нравам сословия, перечёркивавшим официальную юриспруденцию, государственное право. Так начиналась жизнь империи в особом, порочном режиме, когда в правовом пространстве очень многое позволялось заменять правом неписаным, угодным управляющему, господствующему меньшинству.
За эту «привилегию» выступать в сословии «как все», измерять достоинство не в рамках законных официальных установлений, а, говоря языком наших дней, «по понятиям», кроме Пушкина и Лермонтова, заплатили своими жизнями тысячи и тысячи сторонников «подрезанной» чести. То же, кстати, происходило несколько ранее в европейских государствах, например, во Франции, где на свой пик «мода» на поединки и на другие изверты в пределах корпоративного естественного права приходилась на конец XVII века и на XVIII век. А сколь «глухим», укрытым от осуждения, оставалось укоренявшееся в условиях неписаных дворянских вольностей