Темнеет снег на колеях дороги,

      плывут по рекам тающие льды,

      и мокрые калоши на пороге

      оставили апрельские следы.

      На Волге, на Оби ли, на Днепре ли

      летящих птиц растянутая нить…

      Всегда сильнее чувствуешь в апреле,

      как всё на свете жадно хочет жить!

      Как всходит в землю брошенное семя,

      и оживают талые поля,

      и мокрая, любимая земля

      всегда еще любимей в это время!

      Но в это время…

      Под крылом ложится

      норвежский снег,

      балтийский синий лёд,

      чужие горы, земли и границы…

      Чего он хочет, этот самолёт?

      А летчик вниз на землю смотрит зорко,

      он видит: реки – будто бы ручьи,

      в которых сын, мальчишка из Нью-Йорка,

      пускал вчера кораблики свои.

      Не видит лётчик, как из-под ручонки,

      прищурясь на весенний яркий свет,

      с земли на самолёт глядит мальчонка

      с таким же пароходом из газет.

      Он рад весне! Он весело хохочет!

      А мне на сердце давит страшный гнет:

      чего он хочет, этот самолёт?

      Чего американский лётчик хочет?

      Быть может, он слова услышит эти.

      Быть может, он, не подымая глаз

      и вспомнив сына своего, ответит:

      – Солдат не мог не выполнить приказ.

      И отвернется в сторону куда-то,

      и голову наклонит, может быть…

      Но если трудно говорить с солдатом,

      с женой солдата буду говорить.

      Ты, мать американского ребёнка,

      смотри: и у меня растёт сынок.

      Он, как и твой, смеётся звонко-звонко,

      как