Когда, плеща невоплощенно,

      себе эпоха ищет ритм,

      пусть у плеча невсполошенно

      свеча раздумия горит.

      Каким угодно тешься пиром,

      лукавствуй, смейся и пляши,

      но за своим столом – ты Пимен,

      скрипящий перышком в тиши.

      Не убоись руки царёвой,

      когда ты в келье этой скрыт,

      и, как циклопа глаз лиловый,

      в упор

                чернильница

                                    глядит!

      Безмолвствовал мрамор.

                                            Безмолвно мерцало стекло.

      Безмолвно стоял караул,

                                            на ветру бронзовея.

      А гроб чуть дымился.

                                        Дыханье из гроба текло,

      когда выносили его

                                     из дверей Мавзолея.

      Гроб медленно плыл,

                                       задевая краями штыки.

      Он тоже безмолвным был —

                                                  тоже! —

      но грозно безмолвным.

      Угрюмо сжимая набальзамированные кулаки,

      в нем к щели глазами приник

      человек, притворившийся мертвым.

      Хотел он запомнить всех тех,

                                                    кто его выносил —

      рязанских и курских молоденьких новобранцев,

      чтоб как-нибудь после

                                         набраться для вылазки сил,

      и встать из земли,

                                  и до них, неразумных, добраться.

      Он что-то задумал.

                                    Он лишь отдохнуть прикорнул.

      И я обращаюсь

                              к правительству нашему с просьбою:

      удвоить,

                   утроить у этой стены караул,

      чтоб Сталин не встал

                                       и со Сталиным – прошлое.

      Мы сеяли честно.

                                  Мы честно варили металл,

      и честно шагали мы,

                                      строясь в солдатские цепи.

      А он нас боялся.                         Он, верящий в цель, не считал,

      что средства должны быть достойными цели.

      Он