Все станет на свои места,

      Лишь здравой мысли перст железный

      Сомкнет смешно и бесполезно

      Тебя зовущие уста.

      Все станет на свои места.

      И будет тем, чем было прежде, —

      Рояль бесстрастен и тосклив,

      Будильник слишком суетлив,

      И старый дог в большой надежде,

      Что станет мир не так болтлив…

      Забьется в угол пустота,

      Боясь шипов воспоминаний.

      И вздрогнет, как напоминанье,

      Звонка глухая немота.

      И мысль трудна, хоть и проста —

      Все станет на свои места…

      Как ярок свет. Слепит как никогда.

      Идет паром средь тысяч солнц. И дали

      Безоблачны. И прошлое едва ли

      Догонит, распростившись навсегда.

      Идет паром вперед. Идет – туда.

      Мне не туда, мне по пути – обратно.

      И солнце, отраженное стократно,

      Единственным вдруг станет. И вода

      Его отпустит в полумрак каминный,

      Туда, где Бинц и вечные ветра.

      И сенбернар – свидетель ночи длинной,

      Распахнутой в «сегодня» из «вчера».

      И необъятность дня, и тайна ночи,

      И разноцветье крыш, и чувств река.

      И тихий шепот потаенных строчек:

      Остаться до последнего звонка…

      Прибоя натиск, рокот непокоя,

      Дневные неприкаянные сны,

      И что-то неизбывное, земное

      Придет, тебя увидев, со спины.

      И смолкнет тишина на полуслове.

      И я свое вязанье отложу.

      И трепетнет мгновенье – лещ в прилове.

      И ты: «Не уходи». – «Не ухожу».

      Ущербная луна. И над Босфором сизым

      Предутренней порой струится сизый свет.

      И тайный челн, влекомый легким бризом,

      Скользнул в волну, минуя минарет.

      Крест-накрест – храм. Три слова – верным людям.

      «Даст Бог, вернемся?» – тишина в ответ.

      «А налетят?» – «Ступайте. Мы остудим…

      Даст