Задремываю…

      В полусне внезапно

      мне три плюс три, а маме – тридцать три.

      Мы в Сочи. Мы уедем послезавтра

      в осенний серый Киев… «Ма, смотри,

      какие листья падают на гравий!»

      Оранжево-малиновый гербарий

      я привезу в подарок школе… Бриз

      их шевели́т, кружи́т… Сто первый лист

      молю ее поглубже спрятать в сумку,

      уж та полным-полна, и, пряча взор,

      мать тайно потрошит ее – в упор

      не видя на моей мордашке муку,

      отборный ворох возвращая в сор…

      Она – мулатка, мама… Не загар ли

      тому виной? Нет-нет, густой копной

      обрывки жженной плиточной спирали

      клубятся у нее над головой…

      (Сравнение могло быть и пометче:

      ее курчавость проволочной мельче

      и металлических витков полегче…)

      Она застыла на скамье, одна,

      курортным отдыхом опалена,

      на ней был белый сарафан, и плечи

      жглись парой фитильков из белой свечки…

      Я любовалась ею, мной – она…

      Неве́сть откуда взявшись, некий сударь

      присел на краешек ее скамьи:

      по-царски прям, Романов впрямь, стиль, удаль

      угадывались в нем, вмиг безрассудно

      я избрала его главой семьи.

      Он не кивнул нам, не взглянул и мельком

      на женщину, которой так под стать

      пришлась покатость парковой скамейки,

      не расхвалил ей дочь пред тем, как встать…

      Не юн, не стар, но, с тростью не по моде,

      он был одет не по погоде в плащ —

      киношный лорд… Он думал: «Дождь? Нет, вроде

      безоблачная синь!.. Зенит горящ!»

      Он не сказал нам «здравствуйте!». Назавтра

      в курсовочной столовой нашей завтрак.

      Мы оказались за одним столом.

      Мы ели: мама – молча, я – с азартом,

      куражась, хохоча с набитым ртом,

      за вилку взвитую цепляясь бантом…

      Мы были за столом – как за борто́м…

      Бог нас не спас… Лорд настоял на том…

      Она была красивей, я – отважней…

      Дендрарий, полный листьев, стал бумажней…

      Ей – сак, мне – узел из подстилки пляжной,

      как будто мы готовили побег.

      Из Сочи мы уехали с пропажей

      былой любви друг к другу и к себе…

      Спохватываюсь…

      Пестрая орава

      вещей, вещиц въезжала в Тель-Авив,

      они держались цепко – вида вид,

      при выгрузке паруясь – се ля ви!

      Нашествие любви! Любви облава!

      Нагромождение любви!!!

      Толпа шумела,

      шаталась, жалась, превращалась в ком…

      А