Родившийся в эту ночь. Максим Городничев
Читать онлайн книгу.
обращенная к своему народу:
– Люди московские! Ныне вы узрите казни, но помните о справедливости суда моего, ибо караемы злоумышлявшие против престола, в молитвах своих плетшие заговор на меня и детей моих! С мукой душевной и рыданием телесным предаю их смерти, яко аз есмь судия, Господом нареченный! Подобно Аврааму, занесшему кинжал над сыном, я ближайших слуг своих приношу на жертву. Дабы другим не повадно было! – Последнюю фразу выкрикнул весь опричный строй, затянутый в черные косоворотки.
Слушая приговор, боярин, некто Никифор, таращил на толпу усталые глаза, пыхтел надсадно, но молчал. И от этой жалкой покорности мурашки у зрителей бешеными пауками бежали по коже. А взгляды остальных приговоренных цеплялись за лица все прибывавшей толпы, точно они еще ждали от нее прощения и спасения. Немой крик рвал их горло, зачерствевшие от побоев губы роняли в пыль тягучие плевки.
Никифора подхватили под мышки и кинули на плаху. Он попытался привстать было, да только вздохнул и прильнул щекой к прохладному дубовому срубу. Лезвие топора блеснуло в руках палача, и голова боярина, подпрыгнув на помосте, упала прямиком в корзину для отходов.
– Хорошая работа, Прошка! – похвалил Малюта.
Смотрел я на первого среди опричников и видел будто впервые. Стоит на постаменте, бородой-кадилом машет, приговоры оглашает. Кафтан черный на ветерке трепещет, а сапоги подкованные как влитые стоят, не шелохнутся. В этот момент я понял, что народ от меня перестал шарахаться. Либо запах выветрился, либо вонь смерти его перебила.
Потащили второго боярина, толпа признала в нем Алексан Борисыча Шуйского. Паренек вскочил с колен, поднялся над приговоренными, крикнул: «Папа, позволь мне!», тогда и в мальчугане признали отрока Александра Шуйского, Петром нареченного.
Боярин посмотрел на сына спокойно, сказал тихо, но все услышали:
– Да не узрю тя мертвого.
Был Шуйский высок, строен и широкоплеч, в дорогом кафтане. Его нетерпеливо втащили на помост «лобного места», поставили между виселицей и плахой.
– Царь разрешил тебе избрать кончину, что предпочитаешь? – спросил Малюта.
По перекладине виселицы прыгала обнаглевшая ворона. Скрипя досками настила, на край эшафота вышел заскучавший палач. За поясом у него конской оглоблей болтался топор.
Сын рванулся к Шуйскому, и опричник ударил его метлой по голове, а потом схватил за ворот, как пса за ошейник.
Крестьяне молчали, стоя вокруг эшафота серым полем дрожащих голов. Ветер однонаправленно трепал их робы и бороды. Потом поодиночке они начали незаметно уходить. И я тоже бочком протиснулся к восточным воротам торговой слободки, и только там почувствовал себя легче. Взобравшись на очередной пригорок, опоясанный мостками, я посмел поднять голову. Из-за стены далекого Кремля показались купола. Солнце превращало их позолоту в раскаленную лаву. Когда же грянул набат, Москва-река дрогнула, и чистый звук