Вот уж середина декабря,

      а зима никак не наступает.

      Санки малышня готовит зря:

      выпадает снег и снова тает.

      Впору им кораблики пускать

      по ручьям в неведомые страны

      и велосипеды доставать,

      спрятанные, на зиму, в чуланы.

      Новенькие лыжи и коньки

      в коридорах, бедные, пылятся.

      «Будут вам и горки, и катки,

      сможете на санках накататься,

      наиграться вволюшку в снежки,

      воздухом морозным надышаться», –

      взрослые с улыбкой утешают,

      а снежинки падают и тают.

      Нам мужчины сильные и крепкие,

      с запахами пота и ветров,

      посылают взгляды нежно-цепкие,

      жаркие, как уголья костров.

      Обнимают так, что сердце бьётся

      бешенным и сладким ритмом счастья,

      обижают так, что горе вьётся

      жалящей змеёй вокруг запястья.

      Любовь – это вирус,

      коварный и страшный:

      всё – тó же, но минус

      покой твой вчерашний.

      Ночами не спиться:

      трясёт лихорадка;

      прекрасная птица,

      поющая сладко,

      синея крылами

      на плечи садится,

      и перед глазами

      двоится, троится

      в бредовом тумане

      такое родное,

      за стёклышком в раме,

      лицо дорогое.

      Можно я к тебе приду ночевать,

      на кушетку упаду, в чём была,

      буду вслух свою беду вспоминать,

      что вчера спалила душу дотла?

      Будешь слушать ты страданье моё

      и, не зная чем же можно помочь,

      мне молчание подаришь своё,

      ледяные руки грея всю ночь.

      А наутро, кофейком напоив,

      до метро меня пойдёшь провожать, –

      мне больную бабью слабость простив,

      не позволишь на прощанье обнять.

      На поляне горит костерок,

      золотистый, как ранняя осень.

      Искры носит, смеясь, ветерок

      к верхним веткам раскидистых сосен.

      Пахнет дымом, палёной травой,

      пламя лижет коряги сухие,

      сосны, сонно тряся головой,

      тихо шепчут нам сказки ночные.

      Рядом бьётся о берег река,

      звёзды смотрят на нас с небосвода,

      и откуда-то издалека

      слышен долгий гудок парохода.

      Слов не надо – мы молча сидим,

      происшедшему радуясь, с нами,

      и, прижавшись друг к другу, глядим

      как танцует весёлое пламя.

      Как давно костерок тот погас, –

      заросла та поляна подлеском, –

      так его не хватает