По ночам крошки прошлого мысли клюют,

      птичьей стайкой к кормушке слетаясь

      и толкая друг друга, молчат – не поют,

      ухватить свою крошку стараясь.

      Та кормушка не выглядит слишком большой,

      но кормёжка в ней не убывает:

      память столько бросает им щедрой рукой:

      всем насытиться крошек хватает.

      Я жду, дорогой, – до сих пор

      жду звука твоих шагов,

      спешащих ко мне через двор,

      так жду всего нескольких слов,

      сидя у телефона:

      «Я приду через пару часов,

      не уходи из дома», –

      жду твоего тепла,

      памятью только греясь,

      жду, как всегда ждала,

      ни на что не надеясь.

      Говорят: слезами не поможешь;

      а зачем же горю помогать,

      если ты и так уже не можешь:

      ни смотреть, ни думать, ни дышать.

      Как же дальше жить себя заставить?

      Есть противоядье от него:

      можешь душу бедную избавить,

      вытравив улыбками его.

      И освободившееся место

      снова радость светлая займёт,

      и в душе опять наступит лето,

      сжавшись, пустоглазое уйдёт:

      горе не живёт в садах цветущих

      и в сердцах, от радости поющих.

      И солнце, и ветер, и брызги в лицо, –

      на палец ещё не надето кольцо, –

      за быстрой «Казанкой»[1] на лыжах несусь,

      по лилиям белым, и звонко смеюсь.

      Темно и пронзительный ветер в лицо, –

      и с пальца давно уже снято кольцо, –

      иду, вспоминая, сквозь стынущий двор:

      ту лодку, те брызги и лилий ковёр,

      и Волги притоку – чудесную Созь,

      легко вспоминая, без боли и слёз.

      Тропинку к подъезду совсем замело,

      а мне, к удивленью, тепло и светло,

      как будто двор солнцем – тéм солнцем залит.

      Пусть память тот день навсегда сохранит.

      Я отчаянно просила

      от меня не уходить,

      говорила: «Как любила:

      никому так не любить!»

      Но любовь не стала слушать,

      нацепила пальтецо

      и, заткнув руками уши,

      убежала на крыльцо,

      а с него сквозь сад опавший,

      через поле, через лес…

      Навсегда вдали пропавшей

      след,