Рой отблесков. Утро: опять я свободен и волен.

      Открой занавески: в алмазах, в огне, в янтаре

      Кресты колоколен. Я болен? О нет – я не болен.

      Воздетые руки горе́ на одре – в серебре.

      Там в пурпуре зори, там бури – и в пурпуре бури.

      Внемлите, ловите: воскрес я – глядите: воскрес.

      Мой гроб уплывает – золотой в золотые лазури.

      Поймали, свалили; на лоб положили компресс.

      Золотому блеску верил,

      А умер от солнечных стрел.

      Думой века измерил,

      А жизнь прожить не сумел.

      Не смейтесь над мертвым поэтом:

      Снесите ему цветок.

      На кресте и зимой и летом

      Мой фарфоровый бьется венок.

      Цветы на нем побиты.

      Образок полинял.

      Тяжелые плиты.

      Жду, чтоб их кто-нибудь снял.

      Любил только звон колокольный

      И закат.

      Отчего мне так больно, больно!

      Я не виноват.

      Пожалейте, придите;

      Навстречу венком метнусь.

      О, любите меня, полюбите —

      Я, быть может, не умер, быть может, проснусь —

      Вернусь!

      Ты шепчешь вновь: «Зачем, зачем он

      Тревожит память мертвых дней?»

      В порфире легкой, легкий демон,

      Я набегаю из теней.

      Ты видишь – мантия ночная

      Пространством ниспадает с плеч.

      Рука моя, рука сквозная,

      Приподняла кометный меч.

      Тебе срываю месяц – чашу,

      Холодный блеск устами пей…

      Уносимся в обитель нашу

      Эфиром плещущих степей.

      Не укрывай смущенных взоров.

      Смотри – необозримый мир.

      Дожди летящих метеоров,

      Перерезающих эфир.

      Протянут огневые струны

      На лире, брошенной в миры.

      Коснись ее рукою юной:

      И звезды от твоей игры —

      Рассыплются дождем симфоний

      В пространствах горестных, земных:

      Там вспыхнет луч на небосклоне

      От тел, летящих в ночь, сквозных.

      Довольно: не жди, не надейся —

      Рассейся, мой бедный народ!

      В пространство пади и разбейся

      За годом мучительный год!

      Века нищеты и безволья.

      Позволь же, о родина-мать,

      В сырое, в пустое раздолье,

      В раздолье твое прорыдать: —

      Туда, на равнине горбатой, —

      Где стая зеленых дубов

      Волнуется купой подъятой,

      В косматый свинец облаков,

      Где