Его встречали повсюду

      На улицах в сонные дни.

      Он шел и нес свое чудо,

      Спотыкаясь в морозной тени.

      Входил в свою тихую келью,

      Зажигал последний свет,

      Ставил лампаду веселью

      И пышный лилий букет.

      Ему дивились со смехом,

      Говорили, что он чудак.

      Он думал о шубке с мехом

      И опять скрывался во мрак.

      Однажды его проводили,

      Он весел и счастлив был,

      А утром в гроб уложили,

      И священник тихо служил.

      Дома растут, как желанья,

      Но взгляни внезапно назад:

      Там, где было белое зданье,

      Увидишь ты черный смрад.

      Так все вещи меняют место,

      Неприметно уходят ввысь.

      Ты, Орфей, потерял невесту, —

      Кто шепнул тебе: «Оглянись…»?

      Я закрою голову белым,

      Закричу и кинусь в поток.

      И всплывет, качнется над телом

      Благовонный, речной цветок.

      Полюби эту вечность болот:

      Никогда не иссякнет их мощь.

      Этот злак, что сгорел, – не умрет.

      Этот куст – без нетления – тощ.

      Эти ржавые кочки и пни

      Знают твой отдыхающий плен.

      Неизменно предвечны они, —

      Ты пред Вечностью полон измен.

      Одинокая участь светла.

      Безначальная доля свята.

      Это Вечность Сама снизошла

      И навеки замкнула уста.

      Девушка пела в церковном хоре

      О всех усталых в чужом краю,

      О всех кораблях, ушедших в море,

      О всех, забывших радость свою.

      Так пел ее голос, летящий в купол,

      И луч сиял на белом плече,

      И каждый из мрака смотрел и слушал,

      Как белое платье пело в луче.

      И всем казалось, что радость будет,

      Что в тихой заводи все корабли,

      Что на чужбине усталые люди

      Светлую жизнь себе обрели.

      И голос был сладок, и луч был тонок,

      И только высоко, у царских врат,

      Причастный тайнам, – плакал ребенок

      О том, что никто не придет назад.

      Шел я по улице, горем убитый.

      Юность моя, как печальная ночь,

      Бледным лучом упадала на плиты,

      Гасла, плелась и шарахалась прочь.

      Горькие думы – лохмотья печалей —

      Нагло просили на чай, на ночлег,

      И пропадали средь уличных