Сделала куклу из веток и ниток, за собою таскает.

      Это, говорит, душа моя неприкаянная,

      Неприткнутая, по белу свету шастает, мается,

      Усталая, слепоглухонемая.

      А я вот ей сделаю чистенькую постельку,

      Положу на белые простыни, да у стенки,

      Буду петь-напевать ей песни,

      До самой весны буду петь ей тихие песни,

      И она оттает, оттает, воскреснет.

      Какой нынче белый снег над нами в Москве,

      пронизанной поездами,

      И я гляжу на звезду, и в голову целит звезда мне

      Снайперским прицелом, и я упаду в сугроб

      с невидимой дырочкой на виске.

      Господи, прими нас в нашей тоске.

      Все мы тут зайчики, лисоньки, потрепанные игрушки,

      Изорвавшиеся книжки,

      Разбившиеся фарфоровые пастухи и пастушки

      В советском серванте, в маленьком городишке.

      Все мы тут ходим, ждём, чтобы нас подобрали,

      Чтобы назвали любимыми, но снег летит неустанно,

      Засыпает наши лица, дома и страны,

      И целит в висок звезда,

      И простираются магистрали.

      когда вот так: горбатые домята

      и сморщенная мокрая рябина,

      и на полях разобранных и смятых

      лежит трава – мы помним о любимых.

      и так ещё: от чёрно-снежных ёлок

      вечерний горизонт – слегка мохнатый,

      и на берёзах тоненьких и голых,

      туман и снег – как сахарная вата —

      то мы тут ходим со своей любовью,

      больные ходим со своей любовью,

      и носимся со внутренней любовью,

      и производим мир своей любовью.

      а мир и сам – гляди же – происходит:

      горчит во рту вода, листва опала,

      и птицы с ней взлетели в небо, хоть и

      укрыты мы от неба одеялом —

      из серого и тёплого, как в детстве,

      из сахарного снега и из облака.

      а мы тут носим – никуда не деться —

      вот это, что стозевное и обло.

      храни тебя от чёрного пространства,

      от космоса голодного ночного —

      горячее дыханье лиса-братца,

      и снег, и человеческое слово.