И снова день над морем догорает,

      и память тебя видит все ясней,

      хоть тонет солнце, на воду бросая

      дорожку золотящихся лучей.

      Когда-нибудь, по ней легко шагая,

      к далеким островам я отдохнуть пойду.

      К тебе летит мой вздох, моя родная,

      колебля в небесах вечернюю звезду.

      Что? Доброй ночи? Зол тот час,

      что от тебя уводит прочь.

      Вот если б вместе свел он нас,

      тогда бы доброй стала ночь.

      Ведь если двое влюблены

      и разлучиться им невмочь,

      тут пожеланья не нужны,

      но доброй делается ночь.

      И от заката до утра

      стучат сердца, не гаснут очи.

      Тогда лишь станет ночь добра,

      когда не скажешь «доброй ночи».

      Мне путешественник, прошедший смело

      сквозь древнюю страну, сказал накоротке:

      две каменных ноги огромные без тела

      стоят в пустыне. Полускрытая в песке,

      отдельно голова лежит, властительные губы

      кривя презрительно в насмешливой тоске.

      Оттиснуть скульптору на камне было любо

      страсть уцелевшую, что в сердце у царя жила.

      – Я вождь вождей – Рамзес! – написано на пьедестале.

      – Цари, отчайтесь, глядя на мои великие дела!

      Но и следы его побед пропали.

      До горизонта голые безлюдные владенья.

      Вокруг обломков колоссального крушенья

      лишь одинокая пустыня пролегла.

      Звучит упорно древний ропот моря

      у берегов пустынных – снова воды

      затопят тысячу пещер до свода,

      заклятиям Гекаты темной вторя.

      А ракушки на дне, не зная горя,

      лежат недвижно в ясную погоду —

      пока ветра не вышли на свободу,

      не начали буянить на просторе.

      Уставшие от суеты угрюмой

      глаза ты этой ширью приласкал.

      От приторных мелодий и от шума

      очисти уши – погруженный в думу,

      сядь, жди – и вздрогни у пещер и скал,

      как будто хор наяд вновь зазвучал!

      Поэзия земли всегда жива.

      Пусть стихли от жары тяжелой птицы,

      но голосок сквозь всех оград границы

      дойдет с лугов, где скошена трава.

      Кузнечик это! У него права

      на роскошь лета. Нет, ни на крупицу

      его восторг чудной не сократится —

      сорняк приют даст, загрусти едва.

      Поэзия земли останется всегда.

      В молчании мороза, ближе к ночи,

      сверчок за печкой остро застрекочет,

      сквозь дрему ты почувствуешь тогда:

      зеленым стал наряд холмов —

      кузнечик вновь поет среди лугов.