Усмехаясь, ус бикфордовый змеился,

      шёл сомнамбулический роман…

      Было явное самоубийство,

      когда шёл взрывать опору под Милан!

      Женщина, что нас объединяла,

      режиссировала размах.

      Точно астероид идеала

      в нас присутствовал Пастернак.

      Как поэт с чудовищною мукой,

      никакой не красный бригадир,

      он мою протянутую руку

      каменной десницей прихватил.

      Он стоит, вдев фонари, как запонки,

      олигарх, поэт, бойскаут, шалопай.

      Говорю ему: «Прости, Джан Джакомо!»

      Умоляю: «Только не прощай!»

      Разоржаться мировой жеребщине,

      не поняв понятье «апельсин»!

      Тайный смысл аппассионатной женщины,

      тая, отлетит, необъясним…

      На майдане апельсины опреснили,

      нынче цвет оранжевый в ходу.

      Апельсины, апельсины, апельсины

      меня встретят головешками в аду.

      Жизнь прошла. Но светятся из мрака,

      в честь неё зажжённые в ночи,

      общим пламенем на знаке Пастернака

      две – мужских – горящие свечи.

      Неабстрактный скульптор,

      бесспорный Поллок,

      собираю скальпы

      мыслящих бейсболок.

      Мысли несовковые,

      от которых падаю,

      и гребут совковою

      с козырьком лопатою.

      Проступают мысли

      вверх ногами скорби.

      Это моя миссия,

      это моё хобби.

      Нету преступления —

      в мыслях, но – ей-богу (!),

      хорошо бы от Ленина

      найти бейсболку!

      Спит месяц набекрень,

      как козырёк на лбу.

      Всё в мире дребедень,

      но я тебя люблю!

      Усадьба – а-ля Лувр.

      Ус Чаплина – дабл’ю.

      Вздохнут духи «Аллюр»,

      а я тебя – люблю!

      Купите ТераФлю,

      кончайте terror, бля!

      Курите коноплю!

      А я люблю – тебя!

      Как дятел, я долблю,

      верблюдов веселя.

      Цепочкой из дабл’ю

      жужжжжитполётшмеля —

      шмаляйте по шмелю!

      И,