Осенний ветер мне в лицо впитался

      подобно косметическому крему.

      Я чувствую: во мне заряд остался

      на три стиха или одну поэму.

      Но как мне поступить с таким зарядом,

      когда я вас не ощущаю рядом?

      Я поднимаю взгляд на занавески,

      что росписью своей подобны Гжели.

      Наверное, причины были вески

      меня не принимать там. Неужели

      я с ваших губ отныне буду стёрта,

      как жирный крем от съеденного торта?

      Возможно, я поддерживать некстати

      пыталась груз чужого разговора —

      так сломанная ножка у кровати

      порой трещит, не выдержав напора.

      И, чтобы успокоить треск в затылке,

      я присосалась лишний раз к бутылке.

      Я поломала умную беседу,

      чем вас повергла в состоянье злости.

      Пускай сюда я больше не приеду.

      А как же ваши нынешние гости,

      чьи думы, величавы и мудрёны,

      безмолвно зреют, словно эмбрионы?

      Приятели, что могут быть приятны

      лишь тем, что в эту жизнь в иную пору

      вошли, невыводимые, как пятна,

      а также дамы, что любезны взору

      задумчивостью несколько судачьей, —

      неужто лучше справятся с задачей?

      Вы с ними будете почти счастливым

      в гармонии молчания и звука,

      пока заплесневелым черносливом

      из ваших глаз не вывалится скука.

      Вы захотите «Спрайта», спирта, спорта

      и дискомфорта, Боже, дискомфорта!

      И вот тогда я не отдам вас пресным

      гостям, забившим место рядом с вами.

      Я заявлюсь, как прежде, днем воскресным,

      пусть не телесно – мыслями, словами.

      Я впрыснусь, как инъекция под кожу,

      и вашу душу дивно унавожу…

      Мальчик душою, телом не слишком юный

      ночью в июне застигнут в своей постели

      сном, от которого нервы его, как струны

      арфы Эоловой, скорбно зашелестели.

      В гулкой пещере тела сердечный клапан

      затрепетал крылами летучей мыши.

      Мальчик лежит, предательским потом заляпан,

      и, приходя в себя, аккуратно дышит.

      Мальчику снилось, будто его всосало

      в бездну, где нам зачтется за каждый промах, —

      в небо ночное, что летом белее сала,

      даже белее сладких плевков черемух.

      Видел, как в раскаленной вселенской пицце

      тело его растворялось, как ломтик сыра,

      и, пробудившись, думал, во что вцепиться,

      чтобы остаться частицей этого мира.

      Надо