разные смеси меда, ни яда,

             ящик тушенки и всех обратно,

      правильно построенная баррикада,

             в первую очередь – аккуратна,

      она не торчит во все стороны сразу

             воплощением сартровского испуга,

      все, что доступно пуле и глазу,

             пристально держится друг за друга,

      чтобы людской резерв быстротечный

             пережил конкретную дату,

      сцеплены трамвай на конечной, эта луна и эта цитата,

      два башмачка, фонарей отростки,

             ветер, вечно дующий в спину,

      чья-то рябина на перекрестке

             и все, что рифмуется с той рябиной,

      дольник хромающий, ямб неверный,

             уличный говор, неговор книжный,

      пушкин от классики до модерна,

             классика тверже, модерн – подвижней,

      и археолог, читатель строгий,

             кости и мусор спросит устало:

      что за культурный слой поперек дороги? —

             рифма, она здесь всегда стояла.

      От лесотундры до небританских теплых морей

      птицы и ангелы сходят с ума от человеческих дочерей,

      говорят, для них несущественно, кто еврей, а кто нееврей,

      они просто влетают в окно, роняют перо,

      вдоль стекла грохочет последний вагон метро,

      потому что метро идет сквозь все времена,

      даже там, где жив и хищен его мазут,

      где вагоны сквозь толщу песка и воды ползут,

      но по-прежнему тормозят у того окна,

      да, окна, в котором белый и длинный свет

      достает до самого дна,

      до любых костей, идей, людей, лебедей,

      до любого дня, даже до того, где легка, смугла,

      улыбнулась эта девочка из никогда и нигде,

      вышла замуж за плотника, мальчика родила.

      Ты хочешь сказать, что этот шлимазл

                воплотился вот в эту плоть,

      и с утра пораньше бродит здесь по воде?

      Ломает рыбу, солит ломоть, запивает тем,

                что пошлет господь,

      рыбаков приманивает крошками в бороде?

      Ты хочешь сказать, что это из‐за него

                    чайки выучили иврит,

      (хотя арамейский акцент – непобедим),

      и теперь проповедуют буддизм

                отсюда до самых Касситерид,

      но рыбу едят, рыбу мы все едим.

      Ты хочешь сказать, что эта рыба…

                нет, рыба не говорит,

      она всевышним благословлена от носа и до хвоста,

      а потому никакой генетик ее не оплодотворит,

      ее тело – летучий александрит,