Это некто тычется там и мечется,

      в раковину, где умывается, мочится,

      ищет курить, в серой пепельнице

      пальцев следы оставляет, пялится, пятится,

      это кому-то хворается там и хнычется,

      ноют суставы, арбуза ночного хочется,

      ноги его замирают, нашарив тапочки,

      задники стоптаны, это сынок о папочке,

      это арбузы дают из зелёных клетей, поди,

      ядра, бухой бомбардир, в детском лепете

      жизни, дождя, – ухо льнёт подносящего

      к хрусту, шуршит в освещении плащ его,

      это любовью к кому-нибудь имярек томим,

      всякое слово живое есть реквием,

      словно бы глубоководную рек таим

      тайну о смерти невидимой всплесками редкими,

      где твои дочери, к зеркалу дочередь

      кончилась, смылись, вернулись брюхатые, ночи ведь,

      где твой сынок, от какой огрубевшие пяточки

      девки уносит, это сынок о папочке

      песню поёт, молитву поёт поминальную,

      эй, атаман, оттоманку полутораспальную,

      с ним на боку, хрипящим, потом завывшим,

      имя сынка перепутавшим с болью, забывшим.

      и одна сестра говорит я сдохну

      скорее чем кивая туда где мать

      я смотри уже слепну глохну

      и уходит её кормить

      и другая кричит она тоже

      человек подпоясывая халат

      хоть и кости одни да кожа

      доживи до её престарелых лет

      доживёшь тут первая сквозь шипенье

      и подносит к старушечьему рту

      ложку вторая включает радиопенье

      и ведёт по пыли трюмо черту

      что кривишься боишься ли что отравим

      что на тот боишься ли что отправим

      Антигона стирает пыль

      есть прямые обязанности мне её жаль

      говорит Исмена хоть нанимай сиделку

      тоже стоит немалых денег

      причитая моет стоит тарелку

      за границей вертится брат Полиник

      ни письма от него ничего в помине

      Антигона кричит и приносит судно

      да-да-да да-да-да но о ком о сыне

      мать