Шеей хрустит зарёванная швея, в сторону отложив

      лебединые рукава, из иголки ушёл нажим.

      – Если любишь, так и скажи!..

      – Я люблю тебя, я одержим…

      Я мечтала казаться старше, величественней, умней.

      На цепи сидящая секретарша силикатный зубами клей

      открывает и сортирует – «Важно», «Ещё важней!»

      Здесь небесная канцелярия, а не просто свечной завод,

      и свирепая секретарша лично Богу передаёт

      мои просьбы о твоём счастье, а что до льгот,

      то меня они не коснутся, я всё выплачиваю сполна,

      мой директор в штанишках куцых мерзко ведёт дела.

      Ты – итог моей эволюции, бесконечная величина.

      Я откладываю шитьё и включаю электрическую плиту.

      Это тот же протест, что в детстве, —

                                                 специально мочить Манту,

      говорить главврачу о смерти, мол, я ради неё расту…

      Разве можно за ней угнаться и когда-нибудь дорасти?

      Смерть страшнее, когда за двадцать

                                                    или около сорока шести,

      но я вряд ли смогу бояться. Смерть читает мои стихи

      своим детям, смертельным детям, перед тем

                                                               как идти в народ.

      От удавки до пистолета – инструменты с собой берёт,

      но к дверям твоего кабинета – она помнит – заказан вход.

      И пока я прочнее прочных, берегу тебя от неё.

      Ниже строчек цветёт подстрочник, словно шёлковое бельё,

      будь уверен, не будет очной, будь уверен, что вороньё

      не слетится, пока я плачу, выворачиваясь нутром.

      Всё оплачено, смерть на сдачу мне ещё предлагала дом,

      ну, такую большую дачу за вторым городским ставком.