В час утренний у Santa Margherita

      Я повстречал ее. Она стояла

      На мостике, спиной к перилам. Пальцы

      На сером камне, точно лепестки,

      Легко лежали. Сжатые колени

      Под белым платьем проступали слабо…

      Она ждала. Кого? В шестнадцать лет

      Кто грезится прекрасной англичанке

      В Венеции? Не знаю – и не должно

      Мне знать того. Не для пустых догадок

      Ту девушку припомнил я сегодня.

      Она стояла, залитая солнцем,

      Но мягкие поля Панамской шляпы

      Касались плеч приподнятых – и тенью

      Прохладною лицо покрыли. Синий

      И чистый взор лился оттуда, словно

      Те воды свежие, что пробегают

      По каменному ложу горной речки,

      Певучие и быстрые… Тогда-то

      Увидел я тот взор невыразимый,

      Который нам, поэтам, суждено

      Увидеть раз и после помнить вечно.

      На миг один является пред нами

      Он на земле, божественно вселяясь

      В случайные лазурные глаза.

      Но плещут в нем те пламенные бури,

      Но вьются в нем те голубые вихри,

      Которые потом звучали мне

      В сияньи солнца, в плеске черных гондол,

      В летучей тени голубя и в красной

      Струе вина.

      И поздним вечером, когда я шел

      К себе домой, о том же мне шептали

      Певучие шаги венецианок,

      И собственный мой шаг казался звонче,

      Стремительней и легче. Ах, куда,

      Куда в тот миг мое вспорхнуло сердце,

      Когда тяжелый ключ с пружинным звоном

      Я повернул в замке? И отчего,

      Переступив порог сеней холодных,

      Я в темноте у каменной цистерны

      Стоял так долго? Ощупью взбираясь

      По лестнице, влюбленностью назвал я

      Свое волненье. Но теперь я знаю,

      Что крепкого вина в тот день вкусил я —

      И чувствовал еще в своих устах

      Его минутный вкус. А вечный хмель

      Пришел потом.

      Была жара. Леса горели. Нудно

      Тянулось время. На соседней даче

      Кричал петух. Я вышел за калитку.

      Там, прислонясь к забору, на скамейке

      Дремал бродячий серб, худой и черный.

      Серебряный тяжелый крест висел

      На груди полуголой. Капли пота

      По ней катились. Выше, на заборе,

      Сидела обезьяна в красной юбке

      И пыльные листы сирени

      Жевала жадно. Кожаный ошейник,

      Оттянутый назад тяжелой цепью,

      Давил ей горло. Серб, меня заслышав,

      Очнулся, вытер пот и попросил, чтоб дал я

      Воды ему. Но чуть ее пригубив —

      Не холодна ли, – блюдце на скамейку

      Поставил он, и тотчас обезьяна,

      Макая пальцы в воду, ухватила

      Двумя руками блюдце.

      Она