Ты не смотри на строфы свысока:

      В контексте жизни каждая строка

      Моих стихов звучит совсем иначе —

      Та тянется, как детская рука,

      К лучам звезды. А та, как ветер, плачет.

      А вместе все они, наверняка,

      Любого буквоеда озадачат.

      Но ты на путь щемящий оглянись,

      Где время ливнем устремлялось вниз —

      И зеркала для неба создавало,

      Ты отраженьем облака пленись

      В одном из них: ведь, как ни заливало

      Край муравьиный, а льняная высь,

      Двоясь в воде, покой торжествовала.

      Вгляделся? – И запомнить поспеши

      Соотношенье тела и души,

      Как мне оно в толпе стихов открылось:

      Хоть мир звенящий – в хаос раскроши,

      Хоть обнаженным петь взойди на клирос, —

      Что гром – зимой, что взрыва сноп – в глуши,

      Тебя настигнет насмерть Божья милость!..

      О, твой ли голос слышу я

      Чрез столько лет и зим?

      Он в эту полночь бытия

      Едва ль вообразим,

      Но светит – страстный и живой —

      В разорванной тиши…

      О, я ли слышу голос твой

      Из глубины души?

      Из глубины звезды литой,

      Что мечет пламя дней,

      И время – шарик золотой —

      Растет, рождаясь в ней.

      Из тех истерзанных глубин,

      Где рай – подать рукой…

      И я отныне – не один.

      Но рядом – не другой.

      Торговец приходит к принцу,

      Смущенный его величьем,

      И предлагает ларчик

      С жемчужиной дорогой.

      Но надо с тем примириться,

      Что все это – только притча,

      А принц – как маленький мальчик

      Перед Вечности грозной рекой.

      Торговец приходит к принцу.

      Столетья дремлют, кивая.

      На улице – древность. Овцы

      Бредут, и пастух поет.

      Но надо с тем примириться,

      Что, крикнуть не успевая,

      Внезапно в этом торговце

      Принц себя узнает.

      Торговец приходит к принцу

      И дверь прикрывает плотно.

      Виденье крутых ступеней,

      Не пройденных, властных вех.

      Беседа до света длится.

      Врывается город в окна —

      Ни времени, ни спасенья:

      На свете двадцатый век.

      Метель осыпает несчетной казной

      Базар приутихший. И сразу повеяло

      Той площадью людной, с толпой ледяной,

      Где головы рубят за веру, —

      Жестокой, глухой, корневой стариной,

      Где смерть, словно ветер, проглотишь,

      Где