На каменные клинописи лиц

      светила лик, простреленный навылет,

      глядит из-под слабеющих ресниц.

      На сгустки и клубы белёсой пыли,

      осевшей на деревья и на птиц,

      на лица зданий и отживших клёнов.

      И нет уже различий и границ

      меж храмами Парижа и Поклонной.

      Настало время:

      Ангел вострубил,

      и сделались смятения и смуты.

      И скоро, скоро грозный Гавриил

      сочтёт твои последние минуты.

      Настало время:

      всё вернулось вспять,

      всё умирающее или неживое,

      и никого на помощь не позвать,

      и грудь земли под пыльною травою.

      Восстала рать.

      Пред ней – другая рать.

      Они сошлись, разя, в последней битве.

      И солнце не спешило догорать,

      и люди становились на молитву.

      Всё это было.

      Было?

      Но когда?

      Я помню крики боли и страданья,

      и догорала Божия Звезда,

      и ни следа, и ни воспоминанья…

      Всё это было или будет впредь —

      земли сырой оплавленные комья.

      Всё умерло.

      И только умереть

      не смог один, который это помнил.