Сполна уже я счастлив оттого,

      что пью существования напиток.

      Чего хочу от жизни? Ничего;

      а этого у ней как раз избыток.

      Дыша озоном светлой праздности,

      живу от мира в отдалении,

      не видя целесообразности

      в усилии и вожделении.

      Услышь, Господь, мои рыдания,

      избавь меня хотя б на год

      и от романтики страдания,

      и от поэзии невзгод.

      Дар легкомыслия печальный

      в себе я бережно храню

      как символ веры изначальной,

      как соль в житейское меню.

      Когда мне часто выпить не с кем,

      то древний вздох, угрюм и вечен,

      осознается фактом веским:

      иных уж нет, а те далече.

      С людьми я избегаю откровений,

      не делаю для близости ни шага,

      распахнута для всех прикосновений

      одна лишь туалетная бумага.

      И я носил венец терновый

      и был отъявленным красавцем,

      но я, готовясь к жизни новой,

      постриг его в супы мерзавцам.

      Я нашел свою душевную окрестность

      и малейшее оставил колебание;

      мне милее анонимная известность,

      чем почетное на полке прозябание.

      В толпе не изобилен выбор масок

      для стадного житейского лица,

      а я и не пастух, и не подпасок,

      не волк я, не собака, не овца.

      Чертил мой век лихие письмена,

      испытывая душу и сноровку,

      но в самые тугие времена

      не думал я намыливать веревку.

      У самого кромешного предела

      и даже за него теснимый веком,

      я делал историческое дело —

      упрямо оставался человеком.

      Явившись эталоном совершенства

      для жизни человеческой земной,

      составили бы чье-нибудь блаженство

      возможности, упущенные мной.

      Я учился часто и легко,

      я любого знания глоток

      впитывал настолько глубоко,

      что уже найти его не мог.

      Увы, не стану я богаче

      и не скоплю ни малой малости,

      Бог ловит блох моей удачи

      и ногтем щелкает без жалости.

      Я, слава Богу, буднично обычен,

      я пью свое вино и ем свой хлеб;

      наш разум гениально ограничен

      и к подлинно трагическому слеп.

      Полным неудачником я не был,

      сдобрен только горечью мой мед;

      даже если деньги кинут с неба,

      мне монета шишку нашибет.

      От боязни пути коллективного

      я из чувства почти инстинктивного

      рассуждаю всегда от противного

      и порою от очень противного.

      Причины всех бесчисленных потерь

      я с легкостью нашел в себе самом,

      и прежние все глупости теперь

      я делаю с оглядкой и умом.

      Сижу с утра до вечера

      с понурой головой:

      совсем нести мне нечего

      на рынок мировой.

      Вон