Вечно и везде – за справедливость

      длится непрерывное сражение;

      в том, что ничего не изменилось, —

      главное, быть может, достижение.

      За периодом хмеля и пафоса,

      после взрыва восторга и резвости

      неминуема долгая пауза —

      время скепсиса, горечи, трезвости.

      Здесь – реликвии. Это святыни.

      Посмотрите, почтенные гости.

      Гости смотрят глазами пустыми,

      видят тряпки, обломки и кости.

      Огонь и случай разбазарили

      все, чем надменно я владел,

      зато в коротком этом зареве

      я лица близких разглядел.

      Спасибо организму, корпус верный

      устойчив оказался на плаву,

      но все-таки я стал настолько нервный,

      что вряд ли свою смерть переживу.

      Мы многих в нашей жизни убиваем —

      незримо, мимоходом, деловито;

      с родителей мы только начинаем,

      казня их простодушно и открыто.

      Всему ища вину вовне,

      я злился так, что лез из кожи,

      а что вина всегда во мне,

      я догадался много позже.

      Порой оглянешься в испуге,

      бег суеты притормозя:

      где ваши талии, подруги?

      где наша пламенность, друзья?

      Сегодня дышат легче всех

      лишь волк да таракан,

      а нам остались книги, смех,

      терпенье и стакан.

      Плоды тысячелетнего витийства

      создали и залог, и перспективы

      того, что в оправдание убийства

      всегда найдутся веские мотивы.

      Хоть я живу невозмутимо,

      но от проглоченных обид

      неясно где, но ощутимо

      живот души моей болит.

      Грусть подави и судьбу не гневи

      глупой тоской пустяковой;

      раны и шрамы от прежней любви —

      лучшая почва для новой.

      Целый день читаю я сегодня,

      куча дел забыта и заброшена,

      в нашей уцененной преисподней

      райское блаженство очень дешево.

      Потоком талых вод омыв могилы,

      весна еще азартней потекла,

      впитавши нерастраченные силы

      погибших до пришествия тепла.

      Когда по голым душам свищет хлыст

      обмана, унижений и растления,

      то жизнь сама в себе имеет смысл:

      бессмысленного, но сопротивления.

      Этот образ – чужой, но прокрался не зря

      в заготовки моих заповедных стихов,

      ибо в лагере впрямь себя чувствовал я,

      как живая лиса в магазине мехов.

      Я уже неоднократно замечал

      (и не только под влиянием напитков),

      что свою по жизни прибыль получал

      как отчетливое следствие убытков.

      Душа не в теле обитает,

      и это скоро обнаружат;

      она вокруг него витает

      и