И мысли, и дыхание, и тело,

      и дух, в котором живости не стало, —

      настолько все во мне отяжелело,

      что только не хватает пьедестала.

      В любви к России – стержень и основа

      души, сносящей боль и унижение;

      помимо притяжения земного

      тюремное бывает притяжение.

      За года, что ничуть я не числю утратой,

      за кромешного рабства глухие года

      столько русской земли накопал я лопатой,

      что частицу души в ней зарыл навсегда.

      Есть жуткий сон: чудовище безлико,

      но всюду шарят щупальца его,

      а ты не слышишь собственного крика,

      и близкие не видят ничего.

      Сибирь. Ночная сигарета.

      О стекла снег шуршит сухой,

      и нет стыда, и нет секрета

      в тоске невольничьей глухой.

      Я пил нектар со всех растений,

      что на пути своем встречал;

      гербарий их засохших теней

      теперь листаю по ночам.

      Как дорожная мысль о ночлеге,

      как виденье пустыни – вода,

      нас тревожит мечта о побеге

      и тоска от незнанья – куда.

      Был ребенок – пеленки мочил я, как мог;

      повзрослев, подмочил репутацию;

      а года протекли, и мой порох намок —

      плачу, глядя на юную грацию.

      Как ты поешь! Как ты колышешь стан!

      Как облик мне твой нравится фартовый!

      И держишь микрофон ты, как банан,

      уже к употреблению готовый.

      Словить иностранца мечтает невеста,

      надеясь побыть в заграничном кино

      посредством заветного тайного места,

      которое будет в Европу окно.

      Мы всю жизнь в борьбе и укоризне

      мечемся, ища благую весть;

      хоть и мало надо нам от жизни,

      но всегда чуть более, чем есть.

      Где ты нынче? Жива? Умерла?

      Ты была весела и добра.

      И ничуть не ленилась для ближнего

      из бельишка выпархивать нижнего.

      В той мутной мерзости падения,

      что я недавно испытал,

      был острый привкус наслаждения,

      как будто падая – взлетал.

      Конечно, есть тоска собачья

      в угрюмой тине наших дней,

      но если б жизнь текла иначе,

      своя тоска была бы в ней.

      С людьми вполне живыми я живу,

      но все, что в них духовно и подвижно,

      похоже на случайную траву,

      ломящуюся к свету сквозь булыжник.

      Был юн – искал кого-нибудь,

      чтоб душу отвести,

      и часто я ходил взгрустнуть

      к знакомым травести.

      Теперь часы тоски пусты,

      чисты и молчаливы,

      а травести – давно толсты,

      моральны и сварливы.

      Чтобы прожить их снова так же,

      я