В себя впадая, как в депрессию,

      гляжу, почти не шевелясь,

      как порастает мхом и плесенью

      моя с людьми живая связь.

      Высоких мыслей не было и нет

      в корзине этой, шалой и пустой,

      хотя в моей душе живет поэт,

      но спился и не платит за постой.

      Тот Иуда, удавившись на осине

      и рассеявшись во время и пространство,

      тенью ходит в нашем веке по России,

      проповедуя основы христианства.

      Восприняв ссылку как гастроли,

      душой и телом не уныл,

      такую баню я построил,

      что все грехи свои отмыл.

      Хвала судьбе! Ведь ненароком

      намечен в избранные души,

      я мог бы стать слепым пророком

      какой-нибудь высокой чуши.

      Ученые в джунглях науки дичают,

      спеша утолить свой охотничий зуд,

      и слабо людей от гиен отличают,

      и все, что добыли, гиенам несут.

      То ухаю тревожно, как сова,

      то каркаю зловеще, как ворона;

      игра моя блаженная в слова

      дается голове не без урона.

      Беда вся в том, что иудеи —

      отнюдь не явные злодеи,

      но чем их пагуба неясней,

      тем с очевидностью опасней.

      А днем еду я вынимаю

      (хлеб, сало, чай – сюжет не нов)

      и с удовольствием внимаю

      брехне бывалых ебунов.

      Гипноз какой-то колдовской

      есть в зимних рощах нелюдимых:

      с неясной гложущей тоской

      вдруг вспоминаешь всех любимых.

      Давно уже две жизни я живу,

      одной – внутри себя, другой – наружно;

      какую я реальной назову?

      Не знаю, мне порой в обеих чуждо.