Мы стоя спим в густой ночи

      Под теплой шапкою овечьей.

      Обратно в крепь родник журчит

      Цепочкой, пеночкой и речью.

      Здесь пишет страх, здесь пишет сдвиг

      Свинцовой палочкой молочной,

      Здесь созревает черновик

      Учеников воды проточной.

      Крутые козьи города,

      Кремней могучее слоенье,

      И все-таки еще гряда –

      Овечьи церкви и селенья!

      Им проповедует отвес,

      Вода их учит, точит время –

      И воздуха прозрачный лес

      Уже давно пресыщен всеми.

      Как мертвый шершень возле сот,

      День пестрый выметен с позором,

      И ночь-коршунница несет

      Горящий мел и грифель кормит.

      С иконоборческой доски

      Стереть дневные впечатленья

      И, как птенца, стряхнуть с руки

      Уже прозрачные виденья!

      Плод нарывал. Зрел виноград.

      День бушевал, как день бушует:

      И в бабки нежная игра,

      И в полдень злых овчарок шубы;

      Как мусор с ледяных высот –

      Изнанка образов зеленых –

      Вода голодная течет,

      Крутясь, играя, как звереныш.

      И как паук ползет ко мне –

      Где каждый стык луной обрызган.

      На изумленной крутизне

      Я слышу грифельные визги.

      Ломаю ночь, горящий мел

      Для твердой записи мгновенной,

      Меняю шум на пенье стрел,

      Меняю строй на стрепет гневный.

      Кто я? Не каменщик прямой,

      Не кровельщик, не корабельщик –

      Двурушник я, с двойной душой,

      Я ночи друг, я дня застрельщик.

      Блажен, кто называл кремень

      Учеником воды проточной!

      Блажен, кто завязал ремень

      Подошве гор на твердой почве!

      И я теперь учу дневник

      Царапин грифельного лета,

      Кремня и воздуха язык,

      С прослойкой тьмы, с прослойкой света,

      И я хочу вложить персты

      В кремнистый путь из старой песни,

      Как в язву, заключая встык –

      Кремень с водой, с подковой перстень.