Окон февральских морозная влага.

      Свечечка теплится еле живая…

      Что вы забыли, доктор Живаго,

      В чреве летящего в бездну трамвая?!

      Что потеряли вы в давке московской —

      Средь костоломного единодушья,

      Где даже сам Командор Маяковский

      Шпалер ласкает, давясь от удушья?

      Где вы, Арбата знакомые лица —

      Музы любимцы, жрецы Гиппократа?

      Люмпенским локтем пихает столица

      В бок недобитого аристократа!

      Кровью безвинной промокла бумага.

      Мчится трамвай мостовыми Лубянки.

      Что вы забыли, доктор Живаго,

      В этой консервной грохочущей банке?!

      Будет Голгофой маршрут ваш увенчан.

      В облаке райском морозного пара

      Бледные лица двух любящих женщин

      Вас осенят у ограды бульвара.

      Вот оно, Господи, – вырваться, выпасть

      Зёрнышком – из молотилки Прокруста!

      Но лишь – соседей похмельных небритость

      С запахом злобы и кислой капусты.

      Но – лишь метели дымящийся саван…

      Свечечкой тусклою теплится совесть…

      Хмурый кондуктор закроет глаза вам.

      Вот и начнётся бессмертная повесть.

      Нападками газетными исколот,

      Вдали от всех превратностей и бед,

      Ещё не стар, хоть далеко не молод,

      Курил он, опершись о парапет.

      Он всё глядел куда-то сквозь и мимо…

      Она, уже давно не так стройна,

      Но до сих пор мучительно любима,

      Стояла рядом – спутница, жена.

      Внизу искрилось ласковое море,

      Шептались сосны крымские вокруг…

      И он сказал: – Нас ждёт немало горя. —

      И услыхал: – Но я с тобой, мой друг.

      Какая бы ни разыгралась драма,

      Друг другу наши вверены сердца.

      – Но будет ложь, и кровь, и царство Хама.

      – Ну что ж, мы будем вместе – до конца!

      Пройдя сомнений тягостные петли,

      Покой земной не выслужив себе,

      Стояли посреди красот Ай-Петри

      Она и он, покорные судьбе.

      Вонзались в небо кипарисов свечи,

      Чуть слышен был громов далеких лай.

      И обнимал любимую за плечи

      Последний император Николай.

      Чёрных окон провалы под веками ставен.

      Этот дом умирать под забором оставлен.

      В чехарде перемен обойдён и обижен,

      Он ветшает, к земле пригибаясь всё ниже.

      Штукатурки куски на прогнившем паркете…

      Здесь резвились когда-то счастливые дети!

      И витал Божий дух, легкокрыл и бесплотен,

      И надменные дамы