…Вашей жизни, ваших мыслей след

      Я искал в берлинских передачах{71}

      И страницы власовских газет

      Перелистывая наудачу –

      Подымал на поле боя и искал чего-то,

      Что за фронтом и за далью скрылось от меня.

      И – бросал. Бездарная работа,

      Шиворот-навыворот советская стряпня:

      То артист заезжий выступал паяцем,

      Тужились смешить поэмкой «Марксиада»

      Со страниц листка, –

      Но от этого всего хотелось не смеяться:

      Душу опустелую рвала досада

      И тоска.

      Зренья одноцветного, мертвенности руки

      Я узнал разгадку много позже:

      Всё это писали, оскоромясь, те же, тоже

      Школы сталинской политруки.

      Утолить мою раздвоенность и жажду

      Мог бы кто-то, на тропу мою война его закинь,

      Но – не шёл. Лишь подразнить однажды

      С власовцем таким свела меня латынь.

      Хоть латынь из моды вышла ныне

      (Да была ль ей мода в вотчине монголов?) –

      Я люблю мужскую собранность латыни,

      Фраз чекан и грозный звон глаголов.

      Я люблю, когда из-под забрала

      Мне латынью посвящённый просверкнёт.

      В польскую деревню на закате алом,

      Выбив русских, мы вошли. На полотне ворот,

      Четырьмя изломами черты четыре выгнув,

      Кто-то мелом начертил врага эмблему

      И, пониже, круглым почерком: «Hoc signo

      Vincemus!»[6]

      Кто ты, враг неведомый? Ты с Дона? Или с Клязьмы?

      И давно ли на чужбине? и собой каков?

      И кому писал ты? Разве

      Учат Тита Ливия в гимназиях большевиков?{72}

      И ещё – что ослепило вас, что знак паучий

      Вы могли принять за русскую звезду?

      И – когда нас, русских, жизнь научит

      Не бедой выклинивать беду?

      Для поляков клеили Осубкины[7] воззванья…

      Шли эР-эСы[8] в пыльном розовом тумане…

      Реактивный век катился по деревне…

      Я стоял перед девизом древним

      Как карфагенянин{73}.