Назад шли молча. Надя сжимала цветастый кусочек платья – все, что осталось у неё от мамы.

      Вернулась в лагерь Надя седой. Совсем седой. Дети на войне взрослеют быстро. Очень быстро. Тяжело и безвозвратно.

      Взрослеют не только душой, взрослеют телом. Пока у тебя есть мама, ты ещё ребёнок, прячешься за маму, ищешь в ней защиту, и мама всегда приходит на помощь, всегда поддержит, обнимет и спасёт. Когда остаёшься один – ты становишься взрослым. Сам за себя. И боль утраты переживаешь сам, и никто во всём белом свете не утрет твои слезы и не поцелует, как это делала мама. Никто на всем белом свете.

      Надя болела долго. Лежала. Казалось, что жизнь ушла из неё, но сердце еще билось. Степанида все время причитал над ней:

      «Сиротинушка ты моя. Воробышек, что остался без гнезда, без надёжного крыла. И куда же смотрит всевышний, какими болезными, невидящими очами, что не видит погибель людскую».

      Ефим Кузьмич ругал Степаниду, старался как можно больше времени сам сидеть около девочки. Степанида замолкала на время, но вскоре снова продолжала:

      «Уж видать не желичка она, наша Надежда, уж видать в скором времени свидится с маменькой своею».

      Надя слушала, но не реагировала. Просто тихо умирала. Безмолвно. Степанида кормила её с ложечки, умывала, но Надя не хотела принимать этот мир, не могла жить дальше. Искалечила её война, изничтожила в ней жизнь.

      И только когда по зиме услышала она немецкую речь совсем рядом, встала. Резко встала, и босая вышла на снег. На поляне на коленях стоял пленный немец. Жалкий, сморщенный, как забитое животное. Стоял и скулил, как растерзанный шакал. Просил сжалиться над ним, прикладывал руки, словно молился и все повторял: «Битте, битте».

      Когда он увидел босую седую девочку, замолчал. Страх и ужас сковали его тело. Надя подошла совсем близко, в руках у неё был цветастый кусочек маминого платья.

      – Вот, – она ткнула немцу в лицо лоскуток, – вот, что ты оставил от моей мамы.

      Все вокруг молчали, немец упал Наде в ноги и зарыдал. Не известно, от жалости к себе или от осознания сделанного. Никто не понимал, а он ползал по снегу, цепляясь за Надины босые ноги, стонал и корчился. И было это страшное зрелище. Жестокое.

      Мир и жизни человеческие, что фашисты рушили с лёгкостью и злым звериным оскалом одним взрывом, выстрелом, пожаром, казался им таким пустяком. Но отвечать за свои поступки,