Мне хочется кричать, во что есть мочи:

      Верните детям детство, дайте жить!

      А кукла Машка – вырванный кусочек,

      Нам будет сердце болью бередить.

      Родная кровь

      Старик сидел около окна, щурился и что-то усердно вырезал из сухой деревяшки. Глаза его слезились от тусклого света, он морщился, вытирал их рукой и кряхтел. Работа была кропотливая и непривычная для него. Он то и дело приглаживал густую седую бороду, отводил деревяшку подальше от глаз, вертел её в руках, присматривался и снова вырезал. На полу, на расстеленной соломе около его ног копошилась маленькая девочка. Худенькая и чумазая, она то ли играла, то ли просто что-то заворачивала в кусочек вылинявшей тряпицы. На голове у неё была шапочка, завязанная на веревочки. Одежда на ней была несоразмерна возрасту: большая совсем не детская жилетка, волочившаяся по полу, поверх такой же безразмерной, видавшей виды кофты и широкие штанишки с цветастыми латками на коленях. Длинные рукава кофты ей все время мешали, и девочка то и дело их подтягивала. На ножках у неё были валенки. Старые штопаные валенки с соломой внутри.

      «Для согреву». – Говорил старик, засовывая солому в валенки.

      Девочка была вовсе не похожа на девочку. Просто ребёнок с огромными чёрными глазищами на бледном лице. На вид ей было меньше года от роду.

      – Метёт. – сказал старик, вглядываясь в окно, – Слышь, Олька, метет говорю. Опять ночью зябко будет.

      Он посмотрел на девочку, потом на почти прогоревшую печь и вздохнул. Еще раз повертел деревяшку в руках, отложил её в сторону и тяжело встал. Достал из печи маленький чугунок с кашей. Посадил девочку на колени и начал кормить тёплой кашей прямо их чугунка.

      – Ешь, Олька, ешь, – говорил он, набирая кашу по чуть-чуть, – Ешь, малая, тебе расти надо.

      Девочка с трудом прожевывала густую кашу, и старик подносил к её губам тёплую водичку.

      – Ничего, ничего, справимся. – говорил он больше для себя, – Сдюжим. Будь проклята эта война.

      Он умыл девочку остатками водички, она послушно подставила ему личико, и старик вытер его тыльной стороной рубахи. Затем положил девочку на кровать, снял с неё жилет и валенки, натянул ей на ножки огромные вязаные носки, укрыл одеялом и поцеловал в макушку. Сам сел на край кровати и, опустив голову, тяжело вздохнул.