И начал… Сказать: Иоанн

      его этой вервью попутал —

      скорее набросить туман.

      Уж слишком был дик, ни минуты

      не мог усидеть, теребя

      очески на шерсти верблюжьей.

      Так ангелы вряд ли трубят,

      хотя их не слышно снаружи.

      Пророки, едрит! Этот выл,

      тот трясся, а кто и чечеткой…

      Креститель, конечно, учил,

      да брал-то скорее на глотку,

      плюс это купанье… Вода

      души не очистит, лишь тело

      на малое время. Нужда

      в ином – чтоб взлететь захотела.

      «Нет, я отпечатаюсь без

      спектакля с таким вот подвохом…» —

      дней на сорок вовсе исчез,

      в ответ лишь, что это эпоха

      была для него. «С кем хоть? Где?»

      Молчал, надевая обноски

      отцовы. «Не лезь, не в воде…» —

      упрямо остругивал доски,

      и только лишь «марана фа2!»

      призывно слетало от двери…

      А, может быть, это листва

      березы считала потери —

      сентябрь уж резвился слегка

      веселеньким крапом на кронах.

      Привычно держала рука

      рубанок. Тогда еще дома…

                                ***

      Чем дальше, теснее ему —

      сам вырос ли, притолка ниже?

      Однажды спроcил: «Почему

      здесь время теряю?“ – „Но мы же, —

      отчаянно всхлипнула мать, —

      так любим тебя!“ – „И любите,

      но то что я должен отдать…»

      Так в нем проявился учитель,

      и, значит, пора подошла,

      как птиц выпускают на волю

      к апрелю… Такие дела…

      И вот уже вьются над полем,

      над лесом… Сложил в узелок

      книг пару, сандальи, рубаху.

      Мать плакала: «Как же, сынок…

      куда ты… натерпимся страху,

      ведь люди жестоки и злы». —

      «Вот это поправить и надо!»

      На память ощупал углы

      прощальным как будто бы взглядом

      и вышел. Слегка моросил

      осенний проснувшийся дождик.

      Мне б следом… да не было сил

      тогда, обозначится позже

      не братняя – высшая связь,

      роднит что не кровью, а духом.

      Мать хоть и с трудом унялась,

      шепча лишь: «Вот ты и старуха…»

      Так наша распалась семья,

      святейшей считаясь некстати:

      Иуда-брат, сестры да я

      и (как там ее?) богоматерь

      остались. Отец – не отец

      покинул нас с этой загадкой…

                                ***

      Он вольно вздохнул наконец.

      Кому-то покажется кратким

      отмеренный путь, но вместить

      тьму света, что нам как сквозь щелку!

      Мне долго назначено жить —

      не зря