Сегодня я был почти дома.

      Впереди, в трех километрах,

      переливались разноцветные огни мирных перекрестков

      засыпающей Кушки. Советский Союз.

      Не верится!

      За спиной трассирующими очередями

      возвращал к реальности всегда бодрствующий Афганистан.

      Одни и те же купола сопок.

      Безразличная к пограничным знакам гипотенуза кривого шоссе.

      Одинаковые огни.

      Тут и там.

      Только изо всех вечерних цветов

      зеленый здесь – самый редкий,

      видимо, слишком мирный…

      А там – пять зеленых точек.

      Может, П-О-Ч-Т-А.

      Ты меня слышишь?

      Ведь всего три километра…

      …заполняя таможенный листок,

      опять придется отвечать на дурацкий вопрос:

      «Цель въезда в СССР?»

      Я тебе доверяю

      сердцевидный клубок своей судьбы,

      который так трудно распутывается.

      Может, тут ничего?

      «Барханы, барханы, барханы, барханы, как вдаль уходящий верблюд…»

      О чем пронзительно кричит муэдзин?

      Пространство, заполненное чужой жизнью?

      Нужно ли доказывать, что Аллах не акбар?

      Или будем смотреть, как по «Клубу кинопутешественников»?

      Объяснять мир или изменять его?

      Как быть с монастырем и уставом?

      В каком уставе записано, что учиться стрелять следует раньше, чем читать?

      Не судите о… Побывайте в…

      – Вы кто? –  Лещинский, телевидение.

      – Сейчас. Ага. Вот. Не пускать. Оперативный сказал.

      Пустой ящик. Надпись: ОК СНАР.

      Окончательно снаряженный.

      О’кей, чап. Давай, парень!

      А может, здесь вообще лучше?

      Или они там, на мальцевском рынке?

      Вдовы Афганистана!

      Верните кольца

      на правый безымянный.

      Ваши, ставшие ничьими,

      сгоревшие лейтенанты

      все равно живее

      румяных кооператоров.

      Что вспомнится в ненастную погоду?

      Быть может, макраме из парашютных строп…

      Нет, не меняйте вы дверного кода,

      Он все равно когда-нибудь войдет…

      И разлетятся испуганной стайкой…

      Гомон, бедлам.

      И опять все сначала…

      Что это? Смех? Или все же отчаяние?

      Вертится, вертится тумбалалайка…

      Какая музыка была,

      Какая музыка звучала!

      На ладони – четыре камешка:

      табачно-желтый,

      медсанбатовски-белый,

      прозрачный, как триплекс,

      черный, как гарь.

      Афганистан-88.

      Зажму их в кулак. Вспомню.

      Желтоватая