В хрустальном омуте какая крутизна!

      За нас сиенские предстательствуют горы,

      И сумасшедших скал колючие соборы

      Повисли в воздухе, где шерсть и тишина.

      С висячей лестницы пророков и царей

      Спускается орган, святого духа крепость,

      Овчарок бодрый лай и добрая свирепость,

      Овчины пастухов и посохи судей.

      Вот неподвижная земля, и вместе с ней

      Я христианства пью холодный горный воздух,

      Крутое «Верую» и псалмопевца роздых,

      Ключи и рубища апостольских церквей.

      Какая линия могла бы передать

      Хрусталь высоких нот в эфире укрепленном,

      И с христианских гор в пространстве изумленном,

      Как Палестрины песнь, нисходит благодать.

      Сестры – тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы.

      Медуницы и осы тяжелую розу сосут;

      Человек умирает. Песок остывает согретый,

      И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

      Ах, тяжелые соты и нежные сети!

      Легче камень поднять, чем имя твое повторить.

      У меня остается одна забота на свете:

      Золотая забота, как времени бремя избыть.

      Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.

      Время вспахано плугом, и роза землею была.

      В медленном водовороте тяжелые нежные розы,

      Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела.

      Вернись в смесительное лоно,

      Откуда, Лия, ты пришла,

      За то, что солнцу Илиона

      Ты желтый сумрак предпочла.

      Иди, никто тебя не тронет,

      На грудь отца в глухую ночь

      Пускай главу свою уронит

      Кровосмесительница-дочь.

      Но роковая перемена

      В тебе исполниться должна:

      Ты будешь Лия – не Елена,

      Не потому наречена,

      Что царской крови тяжелее

      Струиться в жилах, чем другой, —

      Нет, ты полюбишь иудея,

      Исчезнешь в нем – и бог с тобой.

      Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,

      Для меня значение светло:

      Вот она глядит с улыбкою холодной

      В голубое дряхлое