Нынче день какой-то желторотый —

      Не могу его понять,

      И глядят приморские ворота

      В якорях, в туманах на меня…

      Тихий, тихий по воде линялой

      Ход военных кораблей,

      И каналов узкие пеналы

      Подо льдом еще черней…

      Внутри горы бездействует кумир

      В покоях бережных, безбрежных и счастливых,

      А с шеи каплет ожерелий жир,

      Оберегая сна приливы и отливы.

      Когда он мальчик был и с ним играл павлин,

      Его индийской радугой кормили,

      Давали молока из розоватых глин

      И не жалели кошенили.

      Кость усыпленная завязана узлом,

      Очеловечены колени, руки, плечи.

      Он улыбается своим тишайшим ртом,

      Он мыслит костию и чувствует челом

      И вспомнить силится свой облик человечий…

      Я в сердце века. Путь неясен,

      А время удаляет цель —

      И посоха усталый ясень,

      И меди нищенскую цвель.

      А мастер пушечного цеха,

      Кузнечных памятников швец,

      Мне скажет: ничего, отец, —

      Уж мы сошьем тебе такое…

      Сосновой рощицы закон:

      Виол и арф семейный звон.

      Стволы извилисты и голы,

      Но всё же арфы и виолы

      Растут, как будто каждый ствол

      На арфу начал гнуть Эол

      И бросил, о корнях жалея,

      Жалея ствол, жалея сил;

      Виолу с арфой пробудил

      Звучать в коре, коричневея.

      Пластинкой тоненькой жиллета

      Легко щетину спячки снять —

      Полуукраинское лето

      Давай с тобою вспоминать.

      Вы, именитые вершины,

      Дерев косматых именины —

      Честь Рюисдалевых картин,

      И на почин – лишь куст один

      В янтарь и мясо красных глин.

      Земля бежит наверх. Приятно

      Глядеть на чистые пласты

      И быть хозяином объятной

      Семипалатной простоты.

      Его холмы к далекой цели

      Стогами легкими летели,

      Его дорог степной бульвар

      Как цепь шатров в тенистый жар!

      И на пожар рванулась ива,

      А тополь встал самолюбиво…

      Над желтым лагерем жнивья

      Морозных дымов колея.

      А Дон еще, как полукровка,

      Сребрясь и мелко, и неловко,

      Воды набравши с полковша,

      Терялся, что моя душа,

      Когда на жесткие постели

      Ложилось бремя вечеров

      И, выходя из берегов,

      Деревья-бражники шумели…

      Ночь. Дорога. Сон первичный

      Соблазнителен и нов…

      Что мне снится? Рукавичный

      Снегом пышущий Тамбов

      Или Цны – реки обычной —

      Белый, белый бел-покров?

      Или я в полях совхозных —

      Воздух в рот и жизнь берет

      Солнц