выцветшие чернила, старорежимный почерк

      водяные знаки на пожелтевшей бумаге

      старый писатель страдал заболеванием почек

      сбежал от большевиков умер кажется в праге

      или в безвестности что впрочем одно и то же

      и то и другое изгнание за пределы

      эмиграция это такое просторное смертное ложе

      думаешь белизна а это в судьбе пробелы

      по воскресеньям толпа пестра в будни быстра деловита

      чехи немало русских немцев в черных шляпах евреи

      на холме пражский град и собор как его вита

      мощи считались лекарством от функциональной хореи

      и откуда взялась лет семьсот назад эта трясучка

      и куда подевалась позднее вот так загадка

      хорея исчезла как в летнем небе малая тучка

      новое время ни тряски тебе ни припадка

      и куда подевалась усталая старая муза

      и куда подевалась душа с ее постоянной болью

      злата прага между ладоней германии и союза

      и с нею забытый писатель маленькой серой молью

      в небесных чертогах сидит у окна

      в задумчивой позе святая одна

      и свет невечерний сияет над ней

      и нет в ее мире ни тьмы ни теней

      лишь свет проливной словно ливень весной

      как тихое пенье псалма на страстной

      и чудно ей в мире лишенном скорбей

      не скажет никто ни солги ни убей

      лишь теплая Божия милость вокруг

      и воздух прозрачен и ветер упруг

      но смертная память о муках жива

      о том как сминали людей жернова

      о том как катилось судьбы колесо

      о том как смеялись плевали в лицо

      как жадно глазели от злобы дрожа

      на дело веревки огня и ножа

      и с памятью этой и свет ей не в свет

      и даже в раю утешения нет

      Литва, страна печалующегося Христа,

      подпирающего деревянной ладонью деревянную щеку,

      все, как положено – терновый венец, сомкнутые уста,

      вторая рука на колене – что нужно еще человеку,

      дошедшему до перекрестка, не знающему, куда свернуть,

      как долго идти до намеченной ложной цели,

      нет ни камня, ни стрелки, указующей верный путь,

      лишь деревянный Христос – изваяли его, как умели.

      Изваяли сидящим, печальным, в терновом венце,

      сработанным грубо, как, впрочем, и все мирозданье,

      размышляющим о неизбежном, с такою мукой в лице,

      что стыдно жить, не зная, что такое страданье.

      Размноженный в тысяче копий, он сидит взаперти

      в каждой витрине, в любой сувенирной лавке.

      Он