карета катила и кони ступали

      и певчие пели вы падалью пали

      за должность квартиру и кус даровой

      за ближние дали и дивные были

      за ордер на обыск но вы позабыли

      без предупрежденья стреляет конвой

      без предубежденья навскидку и метко

      случаются промахи больно и редко

      мы передовые на передовой

      салют пятилетка салют пятилетка

      как выполнишь план так в газете заметка

      и записи в книжке как ты трудовой

      стоял часовой в долгополой шинели

      в буденновке шлеме и сосны шумели

      должно быть предчувствуя лесоповал

      сидел часовщик неподвижно в окошке

      подвыпивший доктор катил в неотложке

      не слышно чтоб кто-нибудь здесь горевал

      не видно слезы на щеке у вдовицы

      не слышно рыданья в гортани певицы

      ни вкуса ни слова в замерших устах

      и тени из темного прошлого скажем

      карета и лошади с черным плюмажем

      и строки доноса на желтых листах

      Они были проще нас. Но жизнь их была сложнее.

      Они были бесстрашны. Но жизнь их была страшнее.

      Собственно говоря, жизнь состояла из пугал

      вокруг ребенка, который поставлен в угол.

      На горох, на колени, в угол – не встать с коленей,

      не сбросив тяжесть потерянных поколений,

      не оставив их с угрюмым посмертным задором

      за высокой оградой, за прочным райским забором.