Знаю,

                  не призовут мое имя

      грешники,

                  задыхающиеся в аду.

      Под аплодисменты попов

                  мой занавес не опустится на Голгофе.

      Так вот и буду

                  В Летнем саду

                                  пить мой утренний кофе.

      В небе моего Вифлеема

                              никаких не горело знаков,

      никто не мешал

                  могилами

                              спать кудроголовым волхвам.

      Был абсолютно как все

                              – до тошноты одинаков —

      день

               моего сошествия к вам.

      и никто не догадался намекнуть

      недалекой

                  неделикатной звезде:

      «Звезда – мол —

                  лень сиять напрасно вам!

      Если не

                  человечьего рождения день,

      то черта ль,

                  звезда,

                        тогда еще

                              праздновать?!»

      Судите:

             говорящую рыбешку

                              выудим нитями невода

      и поем,

                  поем золотую

      воспеваем рыбачью удаль.

      Как же

                  себя мне не петь,

      если весь я —

                  сплошная невидаль,

      если каждое движение мое —

                              огромное,

      необъяснимое чудо.

      Две стороны обойдите.

      В каждой

                  дивитесь пятилучию.

      Называется «Руки».

      Пара прекрасных рук!

      Заметьте:

                  лучшую

      шею выбрать могу

                  и обовьюсь вокруг.

      Черепа шкатулку вскройте —

                              сверкнет

      драгоценнейший ум.

      Есть ли,

                 чего б не мог я!

      Хотите,

               новое выдумать могу

                              животное?

      Будет ходить

                  двухвостое

                              или треногое.

      Кто целовал меня —

                              скажет,

      есть ли

                  слаще слюны моей сока.

      Покоится в нем у меня

                              прекрасный

      красный язык.

                  «О-го-го» могу —

      зальется высоко, высоко.

                  «О-ГО-ГО» могу —

      и – охоты поэта сокол —

                              голос

      мягко сойдет на низы.

      Всего не сочтешь!

                      Наконец,

                              чтоб в лето

      зимы,

                  могу в вино превращать чтоб мог —

      у меня

                  под шерстью жилета

      бьется

                  необычайнейший