Я спал на вокзале.

      Тяжелый мамонт,

      Последний,

      шел по болотам Сибири.

      И камень стоял. И реки упрямо

      В звонкие

      берега

      били.

      А шкуры одежд обвисали.

      В налушнах

      Стрелы торчали. И было слышно:

      Мамонт идет по тропам непослушным,

      Последний мамонт идет к водопою.

      Так отступают эпохи.

      Косые,

      Налитые кровью и страхом глаза.

      Под закосневшим снегом России

      Оставив армию,

      уходит на Запад.

      Но челюсть разорвана криком охоты.

      Кинулось племя. В руках волосатых

      Свистнули луки, как птицы…

      И кто-то

      Уже умирал

      на топях проклятых.

      И вдруг закричал

      последний мамонт,

      Завыл,

      одинокий на всей земле.

      Последним криком своим и самым

      Угрюмым и долгим

      кричал зверь.

      Так звал паровоз в ледниковой ночи,

      Под топот колес,

      неуемно,

      грозно…

      Мы спали тогда на вокзале тифозном

      И там же кончались

      при свете свечи.

      Когда, туман превозмогая,

      Пахнут набухшие ветра,

      Земля откроется – нагая,

      Слегка бесстыдная с утра.

      И город веток и скворешен,

      Влюбленный в мокрый окоем,

      Вот так же редок и безгрешен

      И так же мыслью напоен.

      Когда под сферами пустыми

      Бог твердь и землю создавал,

      Всему давая цвет и имя, —

      Свое поставить забывал.

      Весь перепачканный и черный

      Он шел, со лба откинув прядь,

      К земле, еще не нареченной, —

      Игру материи смирять.

      И насладясь архитектурой,

      Неизменяемой уже,

      Усталый, под бараньей шкурой

      Заснул, как пахарь на меже.

      К