Когда городская выходит на стогны луна,

      И медленно ей озаряется город дремучий,

      И ночь нарастает, унынья и меди полна,

      И грубому времени воск уступает певучий,

      И плачет кукушка на каменной башне своей,

      И бледная жница, сходящая в мир

                                                            бездыханный,

      Тихонько шевелит огромные спицы теней

      И желтой соломой бросает на пол

                                                            деревянный…

      Я наравне с другими

      Хочу тебе служить,

      От ревности сухими

      Губами ворожить.

      Не утоляет слово

      Мне пересохших уст,

      И без тебя мне снова

      Дремучий воздух пуст.

      Я больше не ревную,

      Но я тебя хочу,

      И сам себя несу я,

      Как жертву палачу.

      Тебя не назову я

      Ни радость, ни любовь,

      На дикую, чужую

      Мне подменили кровь.

      Еще одно мгновенье,

      И я скажу тебе:

      Не радость, а мученье

      Я нахожу в тебе.

      И, словно преступленье,

      Меня к тебе влечет

      Искусанный в смятеньи

      Вишневый нежный рот.

      Вернись ко мне скорее,

      Мне страшно без тебя,

      Я никогда сильнее

      Не чувствовал тебя,

      И всё, чего хочу я,

      Я вижу наяву.

      Я больше не ревную,

      Но я тебя зову.

      Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,

      С певучим именем вмешался…

      Но всё растаяло – и только слабый звук

      В туманной памяти остался.

      Сначала думал я, что имя – серафим,

      И тела легкого дичился,

      Немного дней прошло, и я смешался с ним

      И в милой тени растворился.

      И снова яблоня теряет дикий плод,

      И тайный образ мне мелькает,

      И богохульствует, и сам себя клянет,

      И угли ревности глотает.

      А счастье катится, как обруч золотой,

      Чужую волю исполняя,

      И ты гоняешься за легкою весной,

      Ладонью воздух рассекая.

      И