Марина Цветаева. Воздух трагедии. Лина Кертман
Читать онлайн книгу.
и Сергея Эфрона в определенном смысле резко выбивается из многовековой мировой поэтической традиции. Прежде, как известно, все было наоборот: полагалось поэтам-мужчинам воспевать женскую красоту. Некоторые исследователи жизни и творчества Марины Цветаевой усмотрели в этой ситуации неожиданную аналогию (на поверхностный взгляд, не лишенную некоторых оснований, но на глубокий – грубо искажающую самую суть их отношений). Особенно обидно, что невольный повод к этому подала своим будущим исследователям сама Марина Цветаева, категорично сформулировав свое видение причин тяги Пушкина к Наталье Гончаровой: «Было в ней одно: красавица. Только – красавица, просто – красавица, без корректива ума, души, сердца, дара» (очерк-эссе «Наталья Гончарова»).
(Правда, за прошедшие с тех пор десятилетия пушкинисты обнаружили прежде не известные письма Натальи Гончаровой брату и рассказы о ней в письмах современников – Вяземского, Карамзиных, Нащокина. И там она предстает далеко не столь однолинейной натурой. Но об этом Марина Цветаева так никогда и не узнала и была убеждена в точности своего видения).
«Тяга Пушкина к Гончаровой ‹…› – тяга гения – переполненности – к пустому месту. ‹…› Он хотел – нуль, ибо сам был – все» (Там же).
И вот, явно и резко не симпатизируя Сергею Эфрону (на что, естественно, каждый человек – и исследователь, и просто читатель имеет право, но эта нелюбовь не дает права на элементарное незнание), некоторые исследователи позволили себе бестактно прочесть эти слова как чуть ли не косвенное признание самой Марины Цветаевой, якобы «бессознательно проговорившейся» о ее тяге к красавцу Эфрону, чья красота будто бы тоже «без корректива ума, сердца, дара». Невозможно представить себе более чуждое Марине Цветаевой прочтение главного сюжета ее жизни! Такая вопиющая нравственная и эстетическая глухота, на мой взгляд, безусловно, оскорбила бы ее и за себя, и за мужа.
С не меньшей внимательностью, чем Сергей Эфрон слушал Марину (а у него в юности был этот особый талант – умение слушать и слышать), слушала и Марина его в те их первые годы. В отличие от одного из героев ее «Повести о Сонечке» – «холодного красавца» Юры З., которому часто просто нечего сказать, Сергею Эфрону всегда было что сказать ей. И Марине интересны и дороги необычные повороты его мыслей, порой наивные, порой полные неожиданных прозрений. С уважением прислушиваясь к его словам, Марина записывала их, иногда сразу, иногда какое-то время спустя, после того, как его неожиданные прозрения подтверждались.
И такие записи (как все цветаевские записные книжки в целом), по моему глубокому убеждению, требуют внимательного чтения. Они приоткрывают те скрытые «семь восьмых айсберга», что обычно остаются в тайне, под водой. Для Марины Цветаевой понимание всегда было «важнее любви» (как сама она уточняла, для нее «это и было любовью»). Понимания она страстно хотела и от своих корреспондентов, и от читателей. Она сама просила будущих читателей:
«Вы – через сто лет! – любите и моего Сережу, и мою Асю, и мою Алю, и мою Сонечку!»
Это