Мне двадцать лет. Застава Ильича.

      Московский отвратительный рассвет.

      Спидола напевает ча-ча-ча,

      а у меня такой игрушки нет.

      Я соблюдаю вынужденный пост.

      Литинститут. Долги. Снежинок хруст.

      А у Москвы на всё найдётся гост,

      Как будто создавал её Прокруст.

      В носках дырявых прячешься в гостях

      За кресло, за диванчик – западло

      иметь избыток кальция в костях,

      а воспарить, как будто нло.

      Когда же все расселись по местам,

      Я понял, осенив себя крестом,

      Что я – щенок дворовый без хвоста.

      И не жалею, в общем-то, о том.

      Вот будущего классика тетрадки,

      святой воды ему не пить с лица:

      Герасим-сим не топит му-мулатку

      Мазай-за-зайцами плыть ленится.

      Не у него ли в рубище колодца

      в жару темно от звёзд наверняка?

      Неве, чтоб уползти туда придётся

      разжать мосты, как челюсти жука.

      В его столбцах проклюнутся ли всходы

      колючей проволоки из семян?

      Пора, выходит прошлое из моды,

      и фантик благодатью осиян.

      А ты рискни надменно отмолчаться,

      когда всё на планете этой влом,

      клонируй стволовые клетки счастья,

      но будь поаккуратней со стволом.

      Прогулял каникулы опять я —

      потому, трамваями трендя,

      город заключил меня в обьятья

      за попытку ветра и дождя.

      От портвейна сумерек осипнув,

      изучаю осени архив,

      где листы желтеющей осины

      на плечах товарищей бухих.

      Облетая сам, листаю вести

      будущих и прошлых непогод.

      Усижу ли умником на месте,

      если время ходит взад-вперёд,

      гулом водосточного прибоя

      за пределы разума маня,

      если, как проклятье родовое,

      песня Сольвейг мучает меня?

      Море в берег торкалось всю ночь —

      не пустили и послали прочь,

      Только дым валил из саксофона

      будто джаз, как опий подожжён.

      Пролетела брошенным ножом

      обоюдоострая ворона.

      Я же погружался в тишину,

      будто шёл по шёлковому дну,

      до тех пор, пока раздался ветер.

      Через вату памяти трубя

      раковина слушала тебя —

      или поворачивался вертел.

      Не поверишь – будет всё ништяк.

      Скрюченными пальцами дождя

      схвачен под уздцы лежачий камень.

      Отвечай вопросом на вопрос:

      медный всадник