Прозой. О поэзии и о поэтах. Наталья Горбаневская
Читать онлайн книгу.
ибо именно он в полноте осуществился как свободный поэт. С решимостью он сначала освободил свое творчество от внутренних ограничений, а затем освободился от замка, запертого снаружи”.
Основываясь на фактах биографии Иосифа Бродского, на дельных замечаниях авторов предисловий к его книгам, но более всего на самом материале его поэзии, на стиховой и языковой материи, Павел Едлина анализирует «случай» Бродского: были, вероятно, и есть поэты, даже официальные, которым случалось написать стишки поострее, погражданственнее, но в Бродском (очень сжато излагаю ход рассуждений П.Едлины) была та стихия, которую советской власти было невозможно «освоить».
Из поэзии Бродского «не вывести никакой освободительной “программы”, не следует и ожидать, что на ее философском фундаменте (религиозном в глубочайшем смысле слова) возникнет какой-то план бренного или окончательного “освобождения человека”. (…) Полноты человеческой личности мы должны достигать сами – каждый для себя, но никогда – против других. Только так мы можем “поделиться” свободой. Та “часть речи”, которая получена как прибыль от жизни, – она-то и есть частица свободы».
В российской эмиграции в последнее время стало как-то модно, выражаясь языком наших молодых лет, «лажать» Бродского. На приведенные мною цитаты мне возразят: поляки, мол, нам не указ. (А я ведь не процитировала пророчества Павла Едлины относительно Нобелевской премии – то-то крику было бы!) Но я почти не возражаю: в оценках русской поэзии мне «поляки» тоже не указ. Да и соотечественники, честно говоря, тоже – за редчайшими исключениями. Я просто рада, что с Павлом Едлиной (читателем подлинным, ибо нет читателя лучше, чем переводчик исследуемого текста) мы сходимся во мнениях.
Фигуры высшего пилотажа
(…)
– Давали ли стихи Бродского какие-либо импульсы к появлению ваших собственных стихов?
– Я не могу сказать, что это было. Я могу сказать, как я относилась к его стихам. Мне они очень нравились. Но первые два года это не был еще тот уровень… Хотя, скажем, «Шествие» я очень любила, но не целиком. Бродский для меня начинается с 1962 года всерьез – с «Шествия», с «Рождественского романса», со стихов того времени. Тут я как-то вот врубилась окончательно в Иосифа. Для меня есть разница между «Шествием» и «Петербургским романом», который читаешь, но это все учеба, учеба, учеба. А «Шествие», при всем, может быть, с сегодняшнего дня глядя, несовершенстве, – это Бродский. Это уже действительно Бродский. Он уже взлетел, он уже летит. Как летит? Может быть, он делает где-то там «бочку» или «мертвую петлю» не очень удачно, это не важно. Он делает эти фигуры высшего пилотажа. Это уже не учеба.
– Учитывая, что вы такие разные поэты, вы, видимо, и по сегодняшний день не всё принимаете у Бродского?
– Это я скажу. Дело в том, что я всегда ищу не стихотворение, а поэта. И тут я