– Нет, не мигрень, но подай карандашик

      ментоловый, –

      Ни поволоки искусства, ни красок

      пространства веселого!

      Жизнь начиналась в корыте картавою

      мокрою шёпотью,

      И продолжалась она керосиновой

      мягкою копотью.

      Где-то на даче потом в лесном переплете

      шагреневом

      Вдруг разгорелась она почему-то огромным

      пожаром сиреневым…

      – Нет, не мигрень, но подай карандашик

      ментоловый, –

      Ни поволоки искусства, ни красок

      пространства веселого!

      Дальше, сквозь стекла цветные, сощурясь,

      мучительно вижу я:

      Небо как палица грозное, земля словно

      плешина рыжая…

      Дальше – еще не припомню – и дальше

      как будто оборвано:

      Пахнет немного смолою да, кажется,

      тухлою ворванью…

      – Нет, не мигрень, – но холод пространства

      бесполого,

      Свист разрываемой марли да рокот

      гитары карболовой!

      Сохрани мою речь навсегда

      за привкус несчастья и дыма,

      За смолу кругового терпенья,

      за совестный деготь труда.

      Как вода в новгородских колодцах должна быть

      черна и сладима,

      Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью

      плавниками звезда.

      И за это, отец мой, мой друг и помощник

      мой грубый,

      Я – непризнанный брат, отщепенец

      в народной семье –

      Обещаю построить такие дремучие срубы,

      Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.

      Лишь бы только любили меня эти

      мерзлые плахи –

      Как, прицелясь насмерть, городки

      зашибают в саду, –

      Я за это всю жизнь прохожу хоть

      в железной рубахе

      И для казни петровской в лесах топорище найду.

      Неужели я увижу завтра –

      Слева сердце бьется – слава, бейся! –

      Вас, банкиры горного ландшафта,

      Вас, держатели могучих акций гнейса?

      Там зрачок профессорский орлиный, –

      Египтологи