Я возник из тела Горгоны,

      словно ангел, крылат и светел.

      Я проник в этот мир бездонный,

      как в поля проникает ветер.

      Я на грани и тьмы, и света

      вечность в клочья разбил копытом.

      И живу я в мечте поэта

      как примета

      и как молитва.

      Я приду, как стихия света.

      Я приду, словно тьмы стихия,

      если ты подружился с ветром,

      если мучает ностальгия.

      И тогда приготовься к бою,

      потому что вместо иконы

      ты увидишь перед собою

      ослепительный взгляд Горгоны!

      Кленовый лист – моё спасенье

      и избавление от пут,

      и от Христа благословенье.

      Пусть про него поэты лгут.

      Кленовый лист – закладка в книге

      и на причёску – жёлтый бант.

      Для пьяной осени – вериги,

      а для кокетки – милый франт.

      Бежит строка стихотворенья,

      а лист летит, летит, летит

      до слепоты, до одуренья,

      но вдруг стена, но вдруг гранит!

      И разбиваются надежды,

      и прекращается полёт,

      и зависанье где-то между

      стандартных рамок и невзгод.

      Полёт – планеты воскрешенье

      и цель прожитого пути.

      Полёт – Христа благословенье

      и, если можешь, так лети…

      Бард покинул наш бардак

      оброня аккорд последний,

      словно выстраданный знак

      и поклон перед обедней.

      Разрешили мёртвым петь,

      перекрикивать друг друга.

      Он ушёл.

      И ветер туго

      струны скручивает в плеть.

      Лепетать о нём теперь?! –

      это многим по карману –

      то ли сдуру, то ли спьяну,

      мол, потеря из потерь!

      Бард живёт всегда не так

      бесконечно с быдлом споря,

      проходя от горя к горю

      Богом проклятый барак.

      А теперь взахлёб, запоем

      мы о нём то в плач, то в пляс.

      Нет, не бард ушёл изгоем –

      он изгнал из жизни нас.

      Мне