Богатство идей. История экономической мысли. Алессандро Ронкалья
Читать онлайн книгу.
к индивидуальным сущностям, такие, например, как «лошадь» или «человечество» – выступают лишь именами, используемыми для обозначения ряда или класса индивидуальных объектов: они, как предположительно указал Иоанн Росцелин (Росцелин из Компьеня) (ок. 1050 – ок. 1120) являются лишь простым «звучанием голоса» (flatus vocis), тогда как лишь индивидуальные объекты реальны. Реалисты же, подобно Гильому из Шампо (ок. 1068–1121), связывали универсальные термины с наличием характеристики, присущей всему ряду обозначаемых объектов, а потому – с «подлинной сущностью», наличествующей во всех индивидуальных объектах, отличных друг от друга лишь из-за внешних, случайных признаков. Ученик как Росцелина, так и Гильома, Пьер Абеляр[58] занял позицию, резко критичную по отношению к наиболее экстремальным версиям и реализма, и номинализма. Согласно Абеляру, универсальные термины появляются для обозначения (и передачи) наличных аспектов реальности. Поэтому они отражают «общую причину» (causa communis), а не просто «звучание голоса», лишенное объективных оснований; но они в то же время представляют нечто отличное от коллективной реальности или от четко определенной группы индивидуальных объектов: «универсальному имени соответствует общий и полезный образ многих вещей, тогда как особому имени соответствует точный и уникальный концепт, обозначающий уникальную реальность» (цит. по: [Fumagalli, Parodi, 1989, р. 171])[59]. Абеляр, таким образом, несмотря на свой критицизм по отношению к реализму, отстаивал значимость универсальных терминов: их «аналитическую» значимость, как мы можем добавить.
Если, следуя Попперу, мы попытались бы перенести позицию Абеляра в контекст современной дихотомии методологического индивидуализма и органицизма, то можно предположить, что Абеляр отвергал бы крайние выражения обеих позиций и отстаивал возможность анализа, проводимого на базе агрегированных категорий. Такой анализ не пытался бы объять все разнообразие индивидуальных признаков, но и не наделял бы агрегированные категории свойством самостоятельной сущности и не расценивал бы их как нечто, логически превосходящее индивидуальные объекты, в любом случае учитывая тот факт, что всякий универсальный термин несет искаженный образ реальности в отличие от точного образа, связанного с «единичным именем».
Проведение параллелей между дебатами, отстоящими друг от друга на такой огромный период времени, безусловно, имеет довольно-таки сомнительную ценность. Но даже и представленные здесь весьма упрощенные версии подходов демонстрируют то, как богатство, накопленное в дебатах прошлого, может служить выявлению ограниченности методологических походов, превалирующих сегодня, – в данном случае методологического индивидуализма и связанной с ним дихотомии между индивидуализмом и органицизмом. Действительно, схоласты и Абеляр указывают на возможность среднего пути между двумя крайностями: пути, который позволял бы учитывать важность внимания к общественному (или, точнее, к социальным единицам), обусловленную социальной природой человека, и использовать
Пьер Абеляр (ок. 1079–1142) был одним из величайших логиков Средних веков. В течение ряда лет он был профессором в Парижском университете, а затем стал монахом. Абеляр известен также своей трагической любовной связью со своей ученицей Элоизой, отраженной в письмах, которыми они обменивались после насильственного разлучения.
Там же читаем: «“общее состояние” …есть не субстанция, но способ бытия». Мы, таким образом, сталкиваемся с «процессом отделения мира имен от мира вещей»: понятие «роза» сохранит свое значение, пусть и негативное, даже в мире, в котором роз более не существует [Ibid., p. 172].